Книга Новейшая история еврейского народа. От французской революции до наших дней. Том 2 - Семен Маркович Дубнов

этнографию внеевропейских стран («Schwile Olam», 1822— 1828).

Признаки литературного ренессанса показались и в австрийс­кой Италии. Тут выступил оригинальный литературный феномен: Самуил Давид Луццато (сокращенно Schadal, 1801—1866). Уроженец Триеста, преподававший с 1829 года теологию и литературу в раввинской семинарии (Collegium Rabbinicum) города Падуи, Луццато провел детство в атмосфере идей «первой эмансипации», а в юности был застигнут ветром австрийской реакции. В окружающей среде он видел ранние всходы ассимиляции наряду с остатками чис­той еврейской культуры, которыми некогда славилась Италия. И в душе его созрел мощный протест против того идейного течения, ко­торое умаляет историческую самобытность еврейства, стремясь ев­ропеизировать его. Луццато создал и развил до крайних логических последствий теорию борьбы иудаизма и эллинизма («авраамизм» и «аттицизм» по его терминологии) во всемирной истории. Эмоцио­нально-нравственное начало иудаизма, неизменное и стойкое во все времена, никак нельзя примирить с интеллектуально-эстетическим началом эллинизма, изменчивым и шатким. Тайна вечности еврейс­кой нации — в этой неизменности основных этических истин иуда­изма; гибель грозит народу, если дух направится по извилистым путям эллинских умствований, приведших к новому европейско­му рационализму. По этому критерию Луццато оценивает всю историю еврейской мысли: ему не по душе идеологи рационализ­ма вроде Маймонида и Авраама ибн-Эзры, а дороги ему интуи­тивные мыслители, как Иегуда Галеви, которые углубляли нацио­нальную мысль, не стремясь ее расширить. Взор, устремленный внутрь еврейства, а не на окружающий мир — таков идеал Луццато. Он с нескрываемым презрением относился к тем из современных ему деятелей, особенно среди германских реформистов, которые посто­янно озирались по сторонам и приспособляли свои воззрения к тре­бованиям и вкусам христианской среды. Свои национально-истори­ческие идеи Луццато не систематизировал, как это сделал рациона­лист Крохмаль, в особом труде (если не считать посмертного малень­кого трактата «lessode hatorah»), но разбрасывал их в журнальных научных статьях, в обширной переписке с литературными коллега­ми, наконец, в стихотворениях. В 1825 г. он дебютировал сборником лирических и эпических стихотворений («Kinnor naim»), но вскоре оставил этот род литературы и, оставаясь поэтом по настроению, всецело предался научной деятельности, разрабатывая в особенности библейскую экзегетику, филологию и историю средневековой ли­тературы. В своих библейских комментариях (к Пятикнижию, трем большим пророкам, книгам Иова и Притчей) он не навязывает тек­сту ни традиционного, ни рационалистического толкования, а ста­рается восстановить действительный смысл по духу древнего язы­ка. Он занимается исследованием арамейского перевода Пятикни­жия, «Таргум Онкелос» («Ohev Ger», Wien, 1830), издает по-ита­льянски грамматику библейского языка (Падуя, 1836 и 1853 гг.), переводит на итальянский язык Тору и книги Иесаии и Иова, ком­ментирует поэтические произведения Иегуды Галеви и литургичес­кую поэзию средневековых «пайтанов», а в своей обширной науч­ной переписке затрагивает все области тогдашнего еврейского знания. Наряду с Рапопортом Луццато был главным сотрудником эпистолярного отдела сборников «Kerem Chemed». Собранная и напечатанная после смерти Луццато его литературная переписка на еврейском и итальянском языках («Iggerot Schadal», 1882; «Epistolarium», 1890) дает представление о кипучей работе этого оригинального ума.

Проторенной дорогой просвещения шел другой австро-италь­янский ученый, Исаак Самуил Реджио (Reggio) или сокращенно Яшар (1784—1855), раввин и преподаватель в иллирийском горо­де Горице. В своей книге «Ha’tora we-ha’philosophia» (1827), в сво­их научных письмах («Iggerot Jaschar», 1834) и в комментарии к «Критике Веры» Илии Делмедиго («Bechinat ha’dat», 1833) он старался примирить религию с наукою. Гораздо дальше пошел он в своем последнем труде, изданном после реформационной борьбы в Германии: в «Критике Предания» («Bechinat ha’kabbala», 1852), где впервые напечатан с рукописи трактат Леона де Модены «за» и «против» Талмуда. Здесь Реджио искусно лавирует между отрицателем и защитником талмудической традиции, но внимательный читатель замечает, что автор находится под обаянием отрицателя, а не апологета.

ГЛАВА IV. СИСТЕМА УГНЕТЕНИЯ В РОССИИ

§ 21. Реакция в последние годы Александра I (1815—1825)

Своеобразные формы приняла общеевропейская реакция в России. Один из триумвиров Священного союза, прежде либеральный император Александр I очень скоро примирился с наступившею во всей Европе реакцией, особенно с принципом христианского государства, отвечавшим новому мистическому настроению русского монарха. Конец александровского царствования искупил либеральные «грехи» его начала и расчистил путь железному абсолютизму следующего царствования Николая I. С судьбой русской монархии была связана судьба наибольшего центра диаспоры. Венский конгресс расширил пределы Европейской России, включив туда большую часть территории бывшего Герцогства Варшавского, под именем Царства Польского. Около двух миллионов евреев[15] ютилось на западной полосе Российской империи, и над этой огромной самобытной массою производились разнообразные опыты, вытекавшие из общего политического курса данного момента. Три системы чередовались за это время в еврейской политике России: смешанная система опеки и репрессий в конце царствования Александра 1(1815—1825); военная система исправления еврей­ства путем суровой рекрутчины и казарменного воспитания молоде­жи с целью религиозной ассимиляции (первая половина царствова­ния Николая I, 1826—1840); «культурная» система исправления ев­рейства посредством учреждения «казенных училищ» и сокращения общинной автономии (1840—1848). Все эти эксперименты, в связи с воскрешением ритуальных процессов, превращают историю россий­ских евреев данной эпохи в сплошную трагедию.

Начало эпохи, казалось, не предвещало ничего дурного. Импе­ратор Александр I возвращался с Венского конгресса без агрессив­ных планов по отношению к евреям. Он помнил патриотические ус­луги литовских евреев во время войны 1812 года, а также свое обе­щание «улучшить их положение». Действительно, скоро начались приготовления к какой-то реформе, выразившиеся в изменении кан­целярского порядка управления еврейскими делами. Александр I находился в это время под влиянием своего министра духовных дел, князя Александра Голицына, христианского мистика и пиетиста, руководившего деятельностью «Библейского общества» в России. В 1817 г. Голицын был назначен начальником объединенного ми­нистерства духовных дел и народного просвещения, и ему же по­ручено было образовать совещательный орган из выборных пред­ставителей еврейских общин. Толчок к этому дало то случайное ев­рейское представительство, которое находилось при главной квар­тире русской армии во время заграничного похода, в лице «депу­татов» Зонненберга и Диллона (том I, § 48). Когда Александр I в Брухзале обещал этим депутатам улучшить положение их народа, он повелел им явиться по окончании похода в Петербург для пере­дачи кагалам предначертаний правительства. Вскоре оба депутата прибыли в столицу и вступили в роль посредников между правитель­ством и еврейскими общинами. Сознавая, однако, что они не вправе выступать от имени всех общин, депутаты возбудили ходатайство о назначении выборов в кагалах для избрания новых уполномоченных. Правительство согласилось. Кагалы больших городов получили от губернаторов предписание приступить к избранию выборщиков, по два от каждой губернии (кроме губерний Царства Польского, имев­ших особое управление). Избранные от одиннадцати губерний 22 выборщика съехались в Вильну для назначения трех депутатов и кан­дидатов к