Книга Пасодобль - танец парный - Ирина Кисельгоф

Он перестал владеть собой, и на его лице отобразились все чувства. Он окончательно уяснил: я над ним издеваюсь. В неизощренной форме. Над крупными руководителями не издеваются. Их боятся в глаза, ненавидят за глаза и не забывают облизать пятки до блеска.

— Вон! — тихо сказал он.

Я пошла паковать вещи. Через полчаса меня вызвал Сидихин. Я явилась к нему с пакетом своих вещей и заявлением об уходе.

— Тебя взяли под мою рекомендацию, — еле сдерживая себя, сказал он. — Кому ты нужна? Свиристелка!

— Ваши рекомендации невнимательно читают! — еле сдерживая себя, сказала я. — «Никому не нужна» надо писать плакатными буквами!

Сидихин оглядел меня с головы до ног и захохотал.

— Так ты у нас детерминатор!

Он просто руки потирал от удовольствия. Сидихин спланировал к нам с хорошей должности из хэда, головного офиса холдинга. С понижением. Доживать до старости в чине первого вице. Но Челищев считал его пятой колонной. У Сидихина сохранились неплохие связи в хэде. По старой памяти. Челищев и Сидихин не переносили друг друга, как хорошие игроки в покер. С виду тишь и гладь, только где же благодать? У Сидихина был мозг и возраст за семьдесят, что означало «все поздно». У Челищева — все наоборот, и Челищев хотел повышения. Это знали все.

— Начальству хамить не надо.

— Я отбрила куртуазно.

— Не видать тебе повышения с твоей куртуазностью. Я тебе стенкой быть не собираюсь.

В ветках больших холдингов царят волчьи законы. Там всем друг на друга чихать. Каждый сам себе лягушка в сметане. Не все допрыгивают до масла, некоторые захлебываются сметаной. Рано или поздно. У судьбы в больших холдингах сплошной, толстый зад. Потому она никогда не поворачивается к лягушкам передом.

— Иди работай, мешочница! За наглость оставляю!

Я подхватила свой пакет с пожитками и пошла работать. Не обернувшись. Наглым это не к лицу. Мне было интересно, что будет дальше?

По дороге меня перехватил Кучкин. Его жабье лицо расплылось в улыбке.

— Ходят слухи, тебя скоро вышибут.

— Разверните слухи в другую сторону, — вежливо ответила я.

Я перешла в разговоре с ним с «ты» на «вы». Он прыгнул с места начальника отдела на место директора департамента. На этом «вы» моя куртуазность заканчивалась. От него я никак не зависела.

— Да? — рассмеялся Кучкин. — Вряд ли это понадобится. Сидихин ходячий труп, а Челищев — либо имеет свое, либо вышвыривает на улицу.

Я приблизила свое лицо к нему и вгрызлась челюстями глаз в его жабью физиономию.

— Слушай, ты! Сарафанное радио! Проветри слухи на улице! Там найдется кое-что интересное! — и, понизив голос, жестко добавила: — Смотри, не ошибись. Улица широкая, всем лузерам места хватит.

— О как! — сказал мне в спину Кучкин.

Он испугался. Я увидела страх в его глазах. Близко-близко. Я улыбнулась. Сегодня со мной лучше никому не встречаться. Мой отец научил меня целиться из охотничьего ружья, когда мне исполнилось пять лет. Ружье было тяжелое, он помогал мне его держать и обрабатывать цель. Сначала я долго целилась, а потом у меня получалось все лучше и лучше. И выбор цели, и меткость, и скорострельность. Сегодня я уложила кучку дроби меж глаз Кучкина и не ошиблась. Я поняла, человек человеку волк. Не в телевизоре, а в жизни. Я проделала этот опыт еще раз.

Меня повадился вызывать к себе мезозавр Челищев. Он не уволил меня, он щипал меня за ягодицы. Больно. До синяков. Мне он осточертел донельзя. Мой муж мог меня спросить, откуда синяки. Я бы его послала, конечно, но все равно не хотелось.

Я подала Челищеву папку с бумагами на подпись, он ухватил меня за ягодицу. Не глядя. А я наступила на его ботинок заостренной, хорошо заточенной шпилькой. С размаху. Изо всех сил. Всем своим весом. Уложила дробь кучно. Смачно. Прямо в цель. Он хрюкнул от боли. Тоже смачно. Я испытала глубокое, садистское удовлетворение.

— Извините, Василий Алексеевич, — вежливо сказала я. — Не заметила.

— Извиню в выходные, — отдышавшись, неожиданно миролюбиво ответил он. — Надо поработать. На пару.

— Это невозможно, — сухо ответила я. — Выходные у меня всегда заняты. Плавание, музыка, теннис и английский язык у ребенка, стирка, уборка, глажка, готовка и по ночам супружеский долг.

Лучше сразу расставить точки над чем тянуть резину. Потом будет хуже.

— Здесь, дорогая моя, работа. Если надо, то и в выходные, — наконец раздражился мезозавр. — По контракту прописан рабочий долг!

— Если бы рабочий долг был прописан в контракте более четко, я бы перепланировала свои выходные! Может быть! — открыто раздражилась я. В лицо. Без экивоков.

— Перепланируешь, получишь сверхурочные. Повышение.

— Тарифы не устраивают! И не надо пугать меня увольнением. Если хочешь найти работу, найдешь. В моем возрасте это не проблема.

Извилины Челищева давно никто не смазывал. Он был хамом, но ему никто не хамил. Он был грубым мужланом, мстительным и злопамятным. С ним никто не связывался. Никто, кроме меня. Наверное, поэтому меня повысили авансом. Без отработок. Мезозавр сменил тактику, перейдя в категорию «добрый полицейский». Пытки синяками закончились. Самое смешное, Кучкин стал меня побаиваться. Меня часто вызывал мезозавр. О чем мы там беседовали, ни Кучкину, ни остальным было неизвестно. Это было мило. Со мной стали здороваться и те, кто меня раньше не замечал, и те, кого я вообще не знала. Зато я начала раздражать свое начальство. Я превратилась в пятую колонну. Но колонну слепили из глины, она могла рухнуть от любого пинка. Хотя я не слишком переживала. У меня был муж, точнее, его шея. На ней можно и посидеть до поры до времени.

Мы с Мокрицкой теперь постоянно обедали в кафешке рядом с конторой.

— Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь! — с неожиданной злобой сказала она мне как-то. — Не забывай!

— Перечисли варианты, как увильнуть от вызова в кабинет начальства, — отозвалась я.

— «Скорую» вызывай!

— Каждый день?

Ума не приложу, почему Челищев меня не уволил. Я бы на его месте сделала именно так. Скорее, все дело было в Сидихине. При встречах он мне подмигивал, я улыбалась. Сидихина было рано списывать в ходячие трупы.

* * *

У нас хронически не было денег. Даже когда я стала работать, их все равно не хватало. Выручали найденные мужем редкости. Их удавалось продать на черном рынке, но почти за бесценок. Единственным табу являлись монеты. Они продаже не подлежали, хотя среди них были и очень ценные, и никакие. Трогать их не разрешалось. Святая святых. Лаборатория для посвященных. Совершенно секретно. Доступ посторонним туда был закрыт.

Я убирала в священной лаборатории и из любопытства заглянула в новый матерчатый патронташ.