Книга Принцесса пепла и золы - Хэйлоу Саммер

– Ну, – говорю я, – в конце концов, это были его деньги. Он мог делать с ними все, что хотел.

Банковский служащий кивает. Вся эта ситуация ему явно неприятна.

– Пойдемте в следующее хранилище! – прошу я его. – Вот ключ к нему!

Я показываю ключ, служащий проверяет номер и снова ведет меня сквозь темноту замковой горы. Пока несу перед собой почти пустой сундук, я все думаю, насколько важен для меня был сундук, полный воздуха, всю жизнь. Пережила бы я все эти годы без веры в небольшое состояние, которое подарит мне свободу и независимость в день моего совершеннолетия?

В самое тяжелое время после смерти отца ящик сделал меня сильной, воодушевил стать стойкой, утешил. Я всегда чувствовала, что никто не может причинить мне вреда, потому что существует сундук золота, принадлежащий только мне, – неприкосновенный, надежно хранящийся, запертый от всех врагов, глубоко внутри замковой горы под королевской резиденцией.

Какая ирония! Он выполнил свое предназначение, этот ящик с пустотой. Верить в то, что он существует, было для меня гораздо важнее, чем владеть им и тратить золото теперь, когда выросла. Я справлюсь, обо мне заботятся. Даже начинает казаться, что мужчины в моей жизни, которые что-то для меня значат, всегда в знак своей любви оставляют золотую монету. Но я должна справляться без них, в одиночку. И у меня получается.

– Это здесь! – говорит человек с лампой. – Хотите освободить хранилище?

– Да, оба хранилища.

– В знак любезности вы получите часть арендной платы обратно. Прошлой весной ваша мать оплатила год аренды вперед.

Любезность! Я тихо смеюсь про себя. Наверно, служащий увидел, как у меня вытянулось лицо, и ему стало меня жаль. А может, он думает, что перед ним – будущая королева.

– И сколько это будет?

– Сначала нужно рассчитать. Но, думаю, где-то около двадцати серебряных монет.

– Отлично, как раз хватит на праздничный штоллен и пару новых перчаток.

Он пристально смотрит на меня, думая, будто я отпустила циничное замечание. Но я и в самом деле с нетерпением предвкушаю штоллен и покупку новых перчаток! Я улыбаюсь, стараясь дать ему понять, что очень ценю его щедрость, и тогда он открывает хранилище моей мачехи.

Там пусто, как она и говорила. И только в нише на стене лежит письмо. Мои руки дрожат, когда я беру его. Кладу запечатанную бумагу в сундук с золотой монетой, выхожу из комнаты с банковским служащим и очень боюсь правды, что скрывается внутри письма.

17

Мне не хватает терпения дойти вместе с письмом до дома. Поэтому я иду в порт. Там, где летом мы с Помпи покупали мороженое из морских водорослей, дыни и перечной мяты, зимой всегда устраивают зал с небольшими угольными печами, чтобы люди могли отдохнуть и согреться. Есть люди, которым дома так холодно и неуютно, что они практически переезжают сюда зимой, поэтому представители более утонченного общества избегают этого зала.

Если у меня было время, каждую зиму я останавливалась здесь, потому что через стеклянные окна можно смотреть на зимнее море, не замерзая, а еще послушать последние новости и сплетни и слухи.

Впрочем, сегодня мне не до этого. Я вхожу в большой, но тесный из-за большого количества сидящих там людей зал и пробираюсь в темный, неприметный угол, где ставлю сундук себе на колени, вытаскиваю письмо и ломаю печать.

«Моя дорогая Клэри», – написано на бумаге отцовским почерком.

Глаза пробегают по строчкам, не вникая. Это так странно! Словно путешествие во времени в то место и день, когда отец писал для меня эти слова, и кажется, что, касаясь чернил, я касаюсь его руки. Конечно, это заблуждение. Отца больше нет, он ушел, хотя я отчетливо слышу его голос внутри себя, когда наконец заставляю себя читать дальше. Слышу звучание голоса, как если бы отец обращался ко мне напрямую.

«Только что ты застала меня врасплох у могилы, моя девочка, и удивилась, увидев на надгробии свое имя. Я быстро убрал это имя, но, возможно, ты вспомнишь об этом и встревожишься. Поэтому я решил записать для тебя правду, чтобы однажды – а может быть, никогда – дать тебе ее прочесть.

Я подожду, взвешу все «за» и «против». Решение о том, следует ли тебе знать о событиях ночи, когда ты родилась, принять непросто. Ты ничего не потеряешь, если я оставлю тебя в неведении относительно подлинных событий, но мне хочется излить душу, чтобы между нами не осталось недомолвок.

Тебе известно, что я любил особенную женщину по имени Элви, которая похоронена в нашем саду, а она любила меня. Для полного счастья нам не хватало только ребенка. Мы долго ждали и уже почти отказались от надежды, но однажды случилось чудо: врач объявил, что мы станем родителями.

Элви с самого начала была уверена, что у нас родится девочка. Мы хотели назвать ее Клэри. Об имени для мальчика даже не думали, Элви считала это излишним. Сначала нам едва удавалось сдерживать наше ожидание. Я устроил комнату для своего ребенка – твою комнату, – какой ты ее знаешь сегодня. Элви шила Клэри платья, разговаривала с ней, что-то напевала. Голос Элви наполнял дом, словно щебет птиц!

Однако беременность стоила немалых сил, и я с возрастающим беспокойством наблюдал за происходящими изменениями. Объем ее талии увеличивался, но сама она, казалось, становилась все меньше и меньше. Я обсудил ее состояние с доктором, и тот подтвердил, что с Элви что-то не так. После тщательного обследования выяснилось, что она больна: ее сердце работало слишком нерегулярно и слишком напряженно, должно быть, нарушение имелось уже давно, но по-настоящему четко и серьезно проявилось из-за стресса, вызванного беременностью.

Элви берегла себя. Все ее заботы были только о нашей Клэри. Она хотела родить любимую дочь здоровой, это было ее целью. Последние два месяца она провела в постели. Она боролась, потому что приступы слабости усиливались. Иногда я ужасался тому, каким серым становилось ее лицо, но потом она пыталась улыбнуться и ободрить меня:

«Мы справимся!» – говорила она мне. – «Как только Клэри появится на свет, я смогу выздороветь. Она принесет мне столько радости, что я очень быстро восстановлю силы!»

В ту ночь, моя дорогая Клэри, когда ты появилась на свет, судьба всадила мне в сердце ледяную стрелу. Кажется, я так и не оправился от этого как следует. Сердце заживает, но шрам остается. Время от времени он болит, не всегда, к счастью, но горе никогда не пройдет.

Роды были тяжелыми! Я наблюдал за акушеркой, полночи следил за ее усилиями и помогал, когда мог и когда она позволяла это делать. Наконец свершилось: акушерка решительно, но нежно приняла нашего ребенка в этот мир и уставилась на него. Смотрела очень долго. Слишком серьезно. Чересчур уж бесповоротно.

В нетерпении я протянул руки к своему ребенку. Женщина осторожно кивнула мне, и взгляд ее должен был стать предупреждением, когда она передала новорожденную мне в руки. Я понял это, как только увидел лицо младенца: моя любимая Клэри, счастье, которого мы так долго ждали, была мертва.