Книга Романтики и реалисты - Галина Щербакова

Необозримые горизонты… Он прекрасный инженер с почти готовой диссертацией, но в трудовой книжке, за пять лет двенадцать записей. «Уходи от него, – сказали ей его родители. – Он уже не человек. Он погубит тебя и ребенка. Уезжай! Мы будем помогать тебе всегда, потому что это мы перед тобой и Настенькой виноваты. И прости нас!»

– … Мне надо уходить, – сказал Олег. – Я ведь перед командировкой.

– Куда? – почему-то испугалась Мариша.

– На Север… И оденься, чтобы я ушел не тревожась. Мариша набросила на плечи кофточку. Прижалась к нему, боясь, что он уйдет и ей станет так же плохо, как было до него.

– Я скоро вернусь, – сказал он. – И не бегай без меня босиком.

Она стояла у окна и смотрела, как он идет по двору, увидела, как он, разыскав среди детворы Настю, завязал ей шарф – вечно он у нее болтается, щелкнул ее по носу и ушел. Чужой муж и единственный ее человек. Гнала от себя, гнала, гнала, чтоб не расстраиваться, нечего привыкать к хорошему, у нее теперь нет необозримых горизонтов. А сегодня вот не выдержала. Вцепилась в него мертвой хваткой, и сразу стало хорошо и покойно. А о Тасе она подумает завтра. Сегодня не будет. Зазвонил телефон. И она ему обрадовалась – действительно, ей просто некогда сегодня думать о Тасе. В трубке хрипло дышала Священная Корова.

– Твой возлюбленный все еще у тебя?! – прокричала она.

– Ты о ком? – спросила Мариша. Корова захохотала.

– У тебя их что, много? Меня интересует этот идиот Олег. Нам ведь ехать вместе, а его носят где-то черти.

– Он ушел, – сказала Мариша, – заходил попрощаться.

– Ну и что ты на все это скажешь?

– На что на это, Анжелика? – Мариша назвала Корову ее настоящим именем, и это было верхом растерянности и верхом бестактности. Редакционная машинистка, родив в трудном двадцать седьмом дочь, дала ей имя, которое не могло не принести брошенной заезжим корреспондентом женщине счастья хотя бы на будущее. Это имя казалось ей символом прекрасного. Конечно, оно было не русское и не современное, но это не имело значения. Мать умерла в сорок втором, а имя стало крестом, потому что было дано человеку, совершенно для него неподходящему. Всю жизнь Корова воевала со своим именем, как с личным врагом, требовала, чтоб ее называли Аней, с горем пополам добилась этого, воюя со всеми, кто пытался называть ее соответственно документам. А потом стала Священной Коровой. И гордилась этим. И успокоилась. Будто нашла наконец подходящую для своих мозолей удобную обувь.

– Я тебе дам – Анжелика! – заорала Корова. – Ты у меня будешь меняться на Шпицберген! И эту кретинку с собой прихватишь – Аську.

– Ее-то зачем? – спросила Мариша.

– Да ты что?! – Корова закатилась от гнева. – Твой воздыхатель тебе что, не рассказал? Что же он у тебя делал?

– Что случилось, Анька, ради Бога, я ничего не понимаю. Что с Асей?

– Ха-ха! Вот это да! Ничего не знаешь? Она выбыла из места командировки, а девица, к которой она ездила, – на крюк! Меня посылают спасать реноме редакции, а этот Иисусик Олег увязался со мной спасать Аську, хотя, ей-богу, я бы ее сама, собственными руками выгнала из газеты. Соплячка несчастная!

– Да ты разберись вначале! Может, Ася не имеет к этому никакого отношения!

– Это никому не интересно. Важен факт. А он вопиет. И Вовочка вопиет с ним. Корреспондент нашей газеты не должен оставлять после себя трупы. Это не гигиенично. После нас должны быть благость и просветление. Усекла?

– Ты разберись, ненормальная! – кричала Мариша. – Слава Богу, что с тобой едет Олег.

– Ей ничего не поможет. Вовочка в гневе страшен.

– Я ему позвоню.

– Не будь дурой.

– А ты будь доброй, Анька! – кричала Мариша. – Не топи Аську.

– Надо мне ее топить! Я спасаю мундир.

– Думай об Аське…

– Вы ненормальные с Олегом. Почему я должна за нее думать? Что это за жизненная миссия – думать за других?

– Не за нее… О ней…

– Один черт! Ей для чего голова дадена? Не знаешь? То-то. – И Корова бросила трубку.

Светлана провожала подругу. Она прогнала с нижнего места в купе здорового дядьку, уложила в багажник чемодан и многочисленные авоськи, стащила с верхней полки матрац и постелила постель. Подруга охала в коридоре.

– Я бы так не смогла. Ты такая решительная. А наверху действительно неудобно. Я ведь без брюк.

– Не дрейфь, – ответила Светлана. – А брюки купи. Чтоб соответствовать времени.

Они поцеловались, и Светлана ушла, не дожидаясь, когда поезд тронется; было поздно. Она бежала по платформе, пряча лицо от ветра, и догнала Асю уже в туннеле. Ася шла медленно, и Светлана чуть не сшибла ее с ног.

– Вот это да! – сказала она. – Уже вернулась?

– Больше того, – сказала Ася. – Успела даже Ленинград повидать. Возвращаюсь такая вся размягченная.

– Вижу. Плетешься, как на терренкуре.

– Не была, не знаю, – засмеялась Ася.

– Поехали к нам. Все расскажешь и поешь. Есть основания полагать, что ты голодна.

– Нет, нет, – запротестовала Ася. – Я в гостиницу.

– Поедешь туда завтра утром. – И Светлана уже вела Асю в нужный туннель, и уже сунула ей теплый пятак на метро, и они уже ехали, и Ася радовалась Светкиному натиску, потому что в гостиницу ехать действительно не хотелось.

– Была мысль купить что-нибудь Ленке. А пошла в Эрмитаж и за каких-нибудь четыре часа прожила все равно как четыре жизни. Слушай, какие освобожденные от чепухи лица у мадонн! Понимаешь? От чепухи, которой мы изводим себя. Ты помнишь «Мадонну Литту»?

– Поговоришь с Игорем. Он тебя поймет. Он вообще Леонардо да Винчи считает пришельцем. Есть у него такая бредовая теория. Он как-то не так писал, как все. Или что-то в этом духе. А что касается мадонн, то для этого нужно сесть в самый ранний трамвай и посмотреть, как везут младенцев в ясли.

– Верно. Эти, в трамвае, тоже мадонны.

– Только им этого никто не говорил.

– И плохо.

– И хорошо. Ты скажешь – и выбьешь у нее почву из-под ног. Она точно знает, что она баба, ломовая лошадь, что ей надо этого младенца минимум до венца или до армии дотянуть, а сегодня надо мужу набить морду, что пришел пьяный, и на мастера пожаловаться в местком, и надо сегодня в райисполком сходить, потому что им обещали квартиру еще в прошлом году и не дали. Ну чего она стоит, если от этой, как ты говоришь, чепухи возьмет и освободится?

– Знаешь, я думаю, у тех женщин тоже все было. И квартиры были плохие, и дети болели. Не в этом дело. Надо сохранять в себе бесценность. Себя сохранять.

– Я тебе как врач говорю. Чтобы сохранить себя, очень часто приходится жертвовать красотой. И лучше все знать до самой страшной правды, чем рассчитывать, что мир спасет красота. Мир может спасти только знание.