Книга Соб@чий глюк - Павел Гигаури

– Спрашивай.

– Почему ты выбрала имя Лара?

– В честь Ларисы Рейснер. Ты слышал о такой?

– Слышал, но не помню, – ответил я с некоторым смущением.

– Троцкий называл ее музой революции, а остальные – богиней революции, – пафосно сказала Лара.

– Хм, интересно. А почему? – не понял я.

– Почему Троцкий называл музой, а остальные богиней? – переспросила Лара.

– Да. Почему вдруг такое почитание? – недоумевал я.

– Она была необычайно красивой, – начала Лара.

– И что?

– Я не закончила. Она была необычайно красивой и очень неординарной личностью. Из обрусевших немцев, очень образованная, писала стихи, книги, очерки. Она была замужем, но их брак был открытым, то есть она имела кучу любовников. Для своей эпохи Рейснер была символом сексуальной свободы и свободы вообще!

Ее первой и несчастной любовью был Николай Гумилев, а дальше – Маяковский, Блок, Троцкий, куча разных большевиков, революционеров. Она была жестокой, убила кучу людей, даже стала прототипом комиссарши из «Оптимистической трагедии», а Пастернак назвал главную героиню «Доктора Живаго» Ларой тоже в ее честь.

– Кто сейчас читает «Оптимистическую трагедию»? – задал я риторический вопрос.

– Это неважно!

– Важно, – настоял я. – Если ты стал или стала героем книги, которую никто не читает, это значит, что ты попал в неправильную книгу, и, значит, герой ты неправильный.

– Но не каждый становится героем книги! Ими становятся люди с яркой, интересной жизнью! – не сдавалась Лара.

– Мне кажется, что она просто маньячка, которая убивала людей и занималась сексом с такими же маньяками или знаменитостями и при этом, наверное, говорила, что все это ради революции и светлого будущего.

– По словам очевидцев, она была жестокой и безрассудно храброй. Это признавали даже бывалые матросы, которые уж видали виды, – опять заступилась Лара за Ларису.

– Вот я и говорю, что адреналина ей не хватало, нужна была постоянная стимуляция, любила острые ощущения: одного мужика убить, а с другим тут же потрахаться. Синдром Клеопатры. Знаешь, почему Троцкий называл ее музой, а остальные – богиней?

– Нет, – настороженно ответила Лара, опасаясь подвоха.

– Потому что сам Троцкий был богом революции, и никаких других богов или богинь быть рядом не могло! – уверенно сказал я. – И как кончила твоя богиня?

– Выпила несвежего молока и умерла от этого. Ей было тридцать лет. Совсем молодая, – с глубоким сожалением сказала Лара.

– Надо же, прям по Булгакову, – восхитился я.

– При чем здесь Булгаков? – растерялась Лара.

– При том. «Вам отрежут голову…» – «Кто, белогвардейцы? Интервенты?» – «Нет, комсомолка». Так и здесь, воевала, убивала, а умерла от прокисшего молока, – объяснил я. – Совсем не героическая смерть.

– Да, нелепая. Она очень переживала расстрел Гумилева. Наверное, он был ее единственной настоящей любовью. Но во всем есть символика, – провозгласила Лара. – Смерть Ларисы стала символом смерти революции. Умерла Лариса – умерла и революция. Выродилась, переродилась.

– И получилось: белогвардейца Гумилева расстреляли, а Лариса умерла нелепой смертью от молока – и это символичный итог тех буйных лет. А упало, Б пропало, кто остался на трубе? Ну а ты-то почему назвала себя Ларой? Что тебя привлекло в ней? – недоумевал я.

– А то, что она неординарная женщина. Я храню ее дух, память о ней – бесстрашной, красивой, сексуальной, не боящейся убить мужчин. Когда-нибудь она появится опять! – продекларировала Лара.

– Понятно. Революции хочется. Одного мужика ты уже убила. Остановись на этом. И не делай меня вторым убиенным, – попросил я. – Все, можешь идти, я кое-что закончу и пойду домой. В рот фронт тебе, комиссарша! До послезавтра.

Лара повернулась и пошла к выходу. Я посмотрел на ее задницу и длинные стройные ноги: ох, и дурачат нашего брата. Никакого больше секса с ней. Но мысль о другой Ларисе запала мне в голову, и я полез в Интернет посмотреть на портрет Рейснер.

Утро пришло, хотя его об этом никто не просил. Больше того, оно началось звонком Кума, голос которого звучал очень озабоченно. Мне стало себя очень жаль: мало того, что меня разбудили, да к тому же первое, что я услышал в наступившем утре, это голос Кума. В некоторых днях заложена фатальность каким-то неопределимым, хаотичным стечением микроскопических событий, не заслуживающих внимания, но в результате игнорирования мелочей получаешь голос Кума вместо утренней авроры.

– Сергей Иванович, ты что, совсем охерел так рано звонить? – задал я вопрос, уже зная ответ на него и осознавая свою полную беспомощность перед голосом из телефонной трубки.

– Какой рано? Уже девятый час! – возбужденно ответил Кум.

– И что?

– Твоя сестра пропала! На работу не пришла. На телефон не отвечает. Она должна была быть в институте в семь, сегодня последний день перед завтрашней конференцией! Люди начали приезжать уже, звонят, а Ксении Георгиевны нет! – взволнованно сообщил Сергей Иванович.

– Интересно, – протянул я и подумал: неужели я перестарался, и Игоряша со страху или от безысходности ее прибил и сбежал? Вот гад!

– Что интересного? Где она может быть? – почти прокричал Сергей Иванович.

– Не ори с утра. Дай мне позвонить ей и еще кой-кому. Будь на телефоне, я тебе перезвоню через пять минут.

– Не командуй! – огрызнулся Кум.

– Иди в жопу, – посоветовал я и отключился.

Я сел в кровати. За окном было уже светло, молодой организм требовал утреннего оргазма, но вместо этого я должен звонить сестре. «Обойдешься», – обратился я к собственному организму: надо воспитывать силу воли и не поддаваться влиянию вируса.

Я посмотрел на экран телефона. Там высветилась эсэмэска от Светки: «Доброе утро! Как спалось?» Я не удержался и ответил: «Утро не доброе. Как спалось, не помню. Сестра пропала».

Я понял, что Светка тут же начнет спрашивать меня про всякие глупости, пришлет эсэмэску «Как пропала?», но времени на это не было. Я нажал на сестринский номер: звонок ушел и, как бумеранг после неудачного удара, вернулся пустым. Та-а-к, интрига затягивается туже. Надо звонить Игоряше. Если оба не отвечают, то что тогда? Тут пришло сообщение от Светки: «Как пропала?»

Поистине мудрый вопрос, очень остро поставленный, прямо скажем, ребром.

«Нечего шляться, где ни попадя, блядина, – грубо написал я, посмотрел на написанное и последнее слово стер. – Должна быть при муже. У меня эрекция, а тебя нет. Вынуждаешь меня».

Сейчас звонить будет. Надо звонить Игоряше. Собакин подошел к постели и сел, всем своим видом говоря, что ему что-то надо.

– Ты, Собакин, чего сейчас больше хочешь: ссать или есть?