Книга Желтая гора - Галина Миленина

– Скоро вернусь, догоню тут одного, забыл…

– Давай я! Ты на ногах с трудом стоишь. – Она выхватила из его рук плащ и выскочила со двора.

Почти бегом спустилась с Желтой, но Игоря не догнала. Остановилась на шоссе в растерянности, подумала: «В какую сторону он ушел? Может быть, скоро вспомнит о плаще и вернется? Не стоит бегать за ним, а подождать здесь. Но сколько? А может, уже выехал из города? Ах да! Нужно осмотреть карманы. Если бумажник в нем, то скоро сам вернется!»

В карманах не было ничего, кроме ключа от номера 217 с фирменным брелоком с названием отеля. И Эля направилась туда.

В фойе было пусто – межсезонье. За высокой конторкой скучал дежурный. Он вопросительно посмотрел на вошедшую. Эля уверенно направилась к лестнице, ведущей на второй этаж, показав издали, что у нее есть ключ. По мягкой красной дорожке, приглушающей шаги, дошла до номера и замерла перед дверью – кровь билась в висках, сердцу было мало места в груди. Медленно и глубоко вдохнула, как перед прыжком в глубину моря, и постучала в дверь. Она тут же распахнулась.

– Вы забыли, – протянула Игорю плащ.

– Не забыл.

– Эля смотрела ему в глаза, не понимая, что он говорит, но хотелось смотреть и убеждаться, что это он. Да, постаревший, еще более заматеревший, но он, ее Игорь, ее первая, безответная, тяжелая и единственная Любовь.

– Не забыл. Оставил, – хриплым, севшим от волнения голосом ответил он. – Повод или еще раз прийти, когда ты будешь дома, или ты его мне принесешь. Ключ для тебя. От номера и от сердца.

И больше не в силах сдерживаться, он шагнул к Эле, сжал в своих объятиях и замер. Словно прислушиваясь к своей душе. Да! Все правильно. Он нашел ее и теперь сделает все, чтобы Эля простила его.

…Их ночь длилась, текла, продолжалась, и не страшно и сладко было умереть в эту ночь, это было двуединство жизни и смерти и абсолютного бытия. Они не могли насытиться друг другом, их утраченное и вновь обретенное чувство Любви представляло собой всевластную неодолимую живую стихию, в которой человек находит самого себя, свою личность. Их идеальное, мистическое совпадение душ и тел было удивительным и в то же время естественным.

– Я должна тебе сказать одну вещь… Ты вряд ли сможешь меня простить.

– Это мои слова, не присваивай себе, пожалуйста.

– У меня было много…

Он закрыл ей рот поцелуем.

– Нет ничего такого, что я не смог бы тебе простить. Мы родились с тобой сегодня оба. Здесь. Только что. Мы будем жить друг для друга, – шептал он, покрывая поцелуями ее мокрое от слез лицо. Любить друг друга и беречь нашу Любовь. Это все, что мы должны помнить, и это все, что мы должны жизни. Я отдаю тебе свое сердце. Тебе одной, владей им!

– А я тебе свое! Но ты ведь совершенно меня не знаешь!

– Вот и познакомимся, у нас есть время до самой смерти. Начинай сейчас же рассказывать о себе. Как ты жила без меня все эти годы?

– Очень плохо жила, – не задумываясь, тихо ответила она. – Очень. И ты вовремя пришел, иначе бы я погибла.

– Тогда, давно я уже умерла один раз, мне так казалось. Но теперь я вижу, что не умерла, а замерла лучшая, и надеюсь, большая часть меня, моей души. Я никому не верила, даже себе. Да, себе в первую очередь. Я не верила, что достойна чего-то лучшего. Один человек – самый главный человек в моей жизни, отверг меня, и я возненавидела не его, а себя. Я чувствовала себя одновременно и жертвой, и палачом. Я позволила чувству вины охватить себя, я была окружена облаками неуверенности в себе и чувством собственной никчемности. Чтобы хоть как-то жить самой с собой и мириться, мне необходимо было каждый день подтверждение извне, что я кому-то нужна. И я оказывалась нужна, но они все мне были не нужны. И это был замкнутый круг, из которого я не могла сама выбраться. И он как омут засасывал меня, затягивал все глубже и глубже. Мне не нравилась моя жизнь, не нравилась себе я. Но я не могла по-другому. И главное, не хотела. Ни-че-го! Я научилась надевать маску равнодушия и скрывать чувства и эмоции так, чтобы мне снова не причинили боли, которую я пыталась скрыть даже от себя. Я сделалась замороженным кубом. И не позволяла ни одной трещины в моем льду. Потому что знала, боль снова начнет циркулировать во мне.

Моя работа служила мне отдушиной, и только она держала меня на плаву все эти годы. Мои экскурсии. Мне всегда есть что рассказать сверх того, что положено по шаблону. Ты не представляешь, какое количество удивительных, выдающихся людей здесь жили, отдыхали, творили! Они оставили свой след в прекрасных произведениях, в картинах, в мемуарах. Здесь на каждом углу надо ставить памятники истории и культуры! Я обязательно покажу тебе дом, в котором жила удивительная женщина – переводчица, поэт серебряного века Аделаида Герцык! Я там часто бываю.

Она знала пять иностранных языков, была литературным критиком, переводила Ницше. Ее судьба потрясает – какие испытания ей довелось пережить и остаться такой же доброй и светлой. Волошин, Пастернак, Булгаков, Цветаева ее обожали. Она была почти глухой и не очень красивой внешне. Но с прекрасной, чистой душой. У нее тоже была неразделенная любовь:

Не Вы – а я люблю! Не Вы – а я богата. Для вас по-прежнему осталось все, А для меня весь мир стал полон аромата!

Как точно передала она состояние влюбленной! Каким ни с чем не сравнимым богатством обладает любящий.

А когда я сидела долгими осенними вечерами на Желтой, мне казалось, что именно про меня ее строки: «Женщина там на Горе сидела. Ворожила над травами сонными. Ты не слыхала? Что шелестело? Травы ли, ветром склоненные…»

Вот я «ворожила-ворожила», и ты пришел, родной мой…

Да, я продолжу про свою Аделаиду. Во время революции и Гражданской войны Аделаида с мужем жили в Крыму. Несмотря на тяжелейшее, голодное время, собирались вместе поэт Волошин, композитор Спендиаров, художник Квятковский, Эрарская, Парнок – читали стихи, обсуждали творческие идеи, даже издавали рукописный журнал! Мужа Аделаиды – профессора Жуковского, преподавателя Симферопольского университета, в двадцать первом году лишили работы из-за его происхождения. Имение их было конфисковано, Аделаиду арестовали и три недели дворянка, аристократка, образованная, тонкая женщина провела в подвале тюрьмы. Ей повезло, ее спасли стихи – следователь, к счастью, оказался поклонником ее творчества, он заставил написать ему посвящение и отпустил…

А в двадцать пятом Булгаков, узнав о ее смерти, написал сестре Аделаиды такие слова: «У меня давно-давно, еще в Москве, было о ней чувство, что она не знает греха, стоит не выше его, но как-то вне. И в этом была ее сила, мудрость, очарование, незлобивость, вдохновенность. Где я найду слова, чтобы возблагодарить ее за все, что она мне давала в эти долгие годы – сочувствие, понимание, вдохновение – и не только мне, но всем, с кем соприкасалась?! Не знаю даже, не могу себе представить, что были слепцы, ее не заметившие, а заметить ее, это значило ее полюбить, осияться ее светом…»