Книга Папа, спаси меня - Ника Янг

— Анализы пришли. Ты подходишь для трансплантации.

Глава 36

От меня воняет хуже, чем от пепельницы, потому что я вдохнул в себя литры ядовитого дыма. Не знаю, в чём он измеряется, но только когда пачка опустела, а к горлу уже начал подкатывать тошнотворный ком, я вышел из машины. Чувствую себя, как ёжик, заплутавший в тумане. Только в нём тонут мои мысли…

Я больше не буду курить. Больше ни одной. Пошлю эту привычку к чертям. Мне нельзя. Пока будет идти подготовка Егора к пересадке, я должен вести здоровый образ жизни. Не хочу отравить сына. Брошу ради него. Ради сына.

Сын…

Я улыбаюсь, пытаясь осознать, что у меня есть сын.

Здороваюсь с охранником, а он направляется в мою сторону, давая знак, что нам нужно поговорить.

— Приезжал пьяный мужик, которого вы запретили пропускать. Сыпал угрозами. Мы руки не распускали, но, может, его дубинкой пару раз в следующий раз? Для профилактики?

Я отрицательно мотаю головой. Дубинка его уже огрела. Один раз, но зато какой. Не настоящая, конечно, но похлеще, гораздо похлеще… Седой в мгновение лишился жены и ребёнка. Наверное, понял, что потерял, когда они исчезли из его квартирки… Но мне плевать на него. Мне надо как-то подготовить Тоню, как-то сказать ей всё. Уже завтра они ложатся в больницу.

Потихоньку вхожу в дом и иду в гостиную, где она любит сидеть у камина и читать сыну сказки. Егора нет, наверное, спит, а Малая стоит около окна, скрестив руки на груди. Она вздрагивает, когда я захожу. Я молча дохожу до дивана и плюхаюсь на него. Меня тошнит. Голова идёт кругом. Курить я точно больше не стану. Хватит травить себя этой дрянью.

— Где ты был? — глухим голосом спрашивает Малая.

Она знает, что я должен был поехать в больницу.

От её бойкости и желания уехать от меня не осталось и следа уже на следующий день нахождения здесь. Она стала какой-то слишком мягкой, податливой, убитой… Малая будто бы смирилась со своей судьбой, прогнулась под злой рок.

— В больнице. Завтра вы с пацаном ложитесь на химию. Через неделю будет операция.

Малая прикрывает рот руками, и я вижу, как её глаза заполняются слезами. Она мотает головой, словно не верит в услышанное.

— Операция? Как-к-кая оп-п-перация? — заикается она.

— Тебе говорили, что можно сделать пересадку костного мозга отца? Ты могла сразу рассказать мне обо всём, а не устраивать этот дешёвый цирк с раздеваниями… Ты просто обязана была поговорить со мной. И знаешь, если бы Егор умер из-за того, что ты играла в молчанку, то я похоронил бы тебя вместе с ним! Уж не знаю, что я тебе такого сделал и почему удостоился звания самого ужасного человека для тебя, но мне плевать. Думай, что хочешь.

Я поднимаюсь на ноги и хочу уйти, но откуда-то из-под журнального столика вылезает Морда. Хромая щенок идёт ко мне и виляет хвостиком. Он негромко поскуливает, словно пытается поддержать меня, а я присаживаюсь на корточки и принимаюсь почёсывать его за ухом.

— Отошёл уже после утреннего укола?

Уколы ему теперь ставит Малая, а Егор активно помогает ей, успокаивая щенка. Кажется, Морда и Егор нашли общий язык.

Я слышу, как всхлипывает Малая, чувствую, что она готова вылить на меня ушат дерьма, который в это мгновение закипает в её голове, пульсирует там со скоростью света… Но она не сделает этого. Пока от меня зависит жизнь нашего сына, она будет молчать. Я поднимаюсь и смотрю на неё. Убитая горем, ставшая будто бы старше за каких-то несколько дней, бледная и осунувшаяся Малая…

Что же я тебе сделал, что ты так ненавидишь и боишься меня?

Не задаю ей этот вопрос, потому что не хочу говорить. На улице уже начинает смеркаться, поэтому нам обоим нужен здоровый сон. Уже завтра нас ждёт страшно ответственный день — мы объявим войну с заболеванием нашего сына. Настоящую войну и будем биться! И я знаю, что хотя бы в этом мы с Малой будем едины — мы будем биться до последнего удара собственного сердца…

— Кирилл… — останавливает меня голосом Малая, когда я уже стою в дверном проёме. Я оборачиваюсь и смотрю на неё. Мне хочется приблизиться к ней, впиться в эти приоткрытые пухлые губы, но я понимаю, что это только сильнее усугубит нашу взаимную ненависть. Мы ходим по острию ножа, по тонкому льду, способному раскрошиться в любую секунду. Наши несмелые шаги — это удары в самое сердце, в те раны, которые и без того кровоточили. — Спасибо!

Я просто мотаю головой, чтобы больше ничего не говорила и цежу сквозь зубы:

— Я делаю это не для тебя, а для своего сына!

И ухожу… Сбегаю от неё. Потому что не готов видеть её, не готов чувствовать запах её духов. Мне нужно принять душ и осознать случившееся, подготовить себя даже к самому плохому, чтобы выработать ярость, чтобы бороться еще отчаяннее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 37

Говорят, что на войне не бывает атеистов. Я бы хотела добавить к этому еще одно замечание: атеистов нет и в детской больнице. Потому что в глубине души за здравие детей молятся все: и те, кто верит в бога, и те, кто не верит, и особенно те, кто проклинает высшие силы за те болезни, которые точат изнутри маленькие, еще не успевшие нагрешить, сердца.

Мы находимся в клинике с Егором уже почти месяц. И если меня кто-то спросит: ну как ты? Как дела? Я не найду ответа. Каждый день у меня слился с ночью, а ночь — со следующим днем. Мне кажется, я не вижу просвета, не вижу жизни, не вижу солнца.

На фоне ежечасных волнений за Егорку у меня у самой начались проблемы со здоровьем — утренняя тошнота и частые головокружения. Но, как солдат на войне, не обращаю внимания ни на одно из этих изменений и не подхожу к врачам за лекарствами: само пройдет, все это не так важно, как то, как себя будет чувствовать мой единственный малыш.

— Привет. Как дела, боец? — в палату входит Кирилл. По обыкновению он не смотрит в мою сторону, а сразу идет к Егорке. Сын улыбается и берет в руки протянутую мужчиной яркую и большую книжку.

— Пока будете читать с мамой, а потом — и ты сам, — Кирилл садится на кровать к Егору. — Ну, рассказывай, как у тебя дела?

— Опять кормили кашей, — морщится малыш.