Книга Справочник по уходу и возвращению - Марта Кетро

Я тоже хожу хитрая, но мой секрет проще других, совсем на поверхности – красная сумка: красная, как поротая попа, натуральная, как морковка с нашей дачи, и стоит, как много килограммов икры соответствующего цвета. И замок, как на наручниках.

Прогуливалась по Народному ополчению и на ступеньках, ведущих в «М-видео», увидела небольшую девушку, держащую под уздцы гнедого сумеречного жеребца, – побирались они там, «накормконю», а никакая не галлюцинация. А уже у самого метро, на той же улице, меня обогнал большой бритый мужчина в кожаной куртке, который нес, жестко держа за гриву, изящную белую кобылицу. Росту в ней было 20 сантиметров, но пропорции все, как у настоящей. И эти двое тоже вполне реальны, ну надо же.

Встретила на Театральной небольшую толпу толстеньких, жизнерадостных и активных эмо. Сто пудов эмо – волосы характерно покрашены и нарочито засосулены, челки, значки, розовые детали на черном. Но при этом разрумянились: ржут, дерутся сумками и скандируют непонятное, хотя «няку» я опознала. Хотела было, по праву взрослого, заметившего непорядок, подойти и спросить строго, почему не плачут, но побоялась, что поколотят. Мне кажется, это противоестественно – быть избитой эмами. Все-таки щедра к нам, грешникам, земля русская, даже эмо у нас жируют.

Около «Детского мира» разговаривали две женщины, при этом одна все время почесывала за ухом плюшевого медведя с этикеткой.

Старушка грозила лающей таксе: «Замолчи, а то уши надеру». Собака не унялась и была наказана. У меня прямо сердце зашлось от такой неполиткорректности: таскать таксу за уши – это все равно, что картавого заставлять мое имя выговаривать. Ну понятно же, что лопухи до пола, но нужно быть деликатными, нельзя вот так по-больному. У нее же травма будет на всю жизнь.

Впереди меня шла женщина в голубой куртке и маленькая девочка – в розовой. Начался редкий дождь, я подумала: «Надо накинуть ей капюшон», и ее мама тоже так подумала. И они шли впереди, голубая и розовая, и женщина держала в левой руке сигарету, изредка затягивалась, выпуская в сторону дым, а девочка – в правой – пластиковую трубочку, и маминым движением иногда подносила ее к губам и выдувала мыльные пузыри.

Возвращалась тихонечко, по-стариковски держась за стены и глядя под ноги, чтоб, не дай бог, в ямку не ступить, не запнуться и не разбить личико. И вдруг вижу, что-то черненькое на земле белеется, изумрудом отливает – перышко! Длинное, сантиметров 25, для вороны легкое, для голубя слишком большое, а главное, зеленое, только на кончике в фиолетовый отдает. И не петушье – мне ли петухов не знать? В связи с этим задумалась: что за большая зеленая хрень летает около моего дома? Птеродактиль? Ктулху? Секретный военный вертолет?

Мне это важно, потому что грусть моя такова, что вставила бы это перо в попу, да и улетела на небеса, но боюсь в фазана превратиться или еще во что – а ведь я лебедушка…

Была в литинституте, много думала, а в пять утра неожиданно осознала, что самое яркое впечатление дня было вот какое: после семинара спустилась в дамскую комнату, заглянула в одну из кабинок и увидела в фаянсовой чаше унитаза огромную, как торт, кучу дерьма. Аккуратно закрыла дверь, потрясенная простой мыслью – надо же, это все сделала девушка! Литератор! И до самого дома пыталась в уме реконструировать по куче ее образ – внешность, характер, стиль письма. Выходила во всех отношениях впечатляющая и одаренная особа.

С особой нежностью вспоминаю англичанку, которая вела группу для дебилов, политкорректно называемых «начинающими». Она, пышная и подвижная, нас очень жалела и объясняла как-то особенно мягко.

– Над некоторыми заданиями в учебнике нарисован котик. Вот такой, – быстро рисует знак бесконечности на четырех запятых, сзади – палочка. Продолжает писать нерусские буковки, нервно косясь на котика. Неожиданно всплескивает руками:

– Ну нет, так нельзя, – и пытается как-то украсить котика, пририсовав ему ушки, что ли. Потом бросает это безнадежное дело – «а, ладно» – и дальше что-то свое пишет.

На остановке обогнала парочку парней и уловила следующее:

– Ну что мне с тобой делать, а? За руку тебя возьму – вырываешься. Обнять попытаюсь – вырываешься. Ласковые слова говорю…

Тут я не стерпела и медленно обернулась, собираясь сказать: «Да просто сделай ему минет!», но вовремя увидела, что второй все-таки девушка, только очень крупная и угрюмая. Счастлива, что удержалась – могла бы и в глаз получить, причем от нее.

У метро услышала глухие веские хлопки, собралась было залечь в укрытие, но вовремя рассмотрела, что стреляет жирная женщина с жестоким лицом, продавщица воздушных шаров. В правой руке у нее целая связка, и левой она иногда, раз в сорок секунд примерно, душит по одному небольшому шарику. Не демон-стративно – «каждую минуту я буду убивать котенка!», а как-то мимодумно. Постоит-постоит, и пальцами эдак судорожно – хщщщ.

Ездила за город, навидалась женщин. В электричке напротив дремала блондинка. Голова запрокинута, рот приоткрыт, на шейке две складочки. Круглые ленивые груди покойно лежат в желто-зеленом топе, не пытаясь выглядеть более высокими, чем есть на самом деле. Загорелый живот уютно нависает над голубыми джинсами, ноги раздвинуты. Не стала нагибаться и смотреть на обувь, но подумала плохое – наверняка на каблуках. На обеих руках пять золотых колечек, золотые часики, золотой браслет, золотая цепочка на шее и серьги в ушах золотые – true блондинка.

И я сижу: нога на ногу, сумка на коленях, руки скрещены, живот подобран, но спина согнута. И вся в шипах и кораллах – как та несчастная роза-вырожденка, которая расцвела на подоконнике, скорее вопреки моему уходу, чем благодаря, сама ошалев от этого факта.

На железнодорожном мосту, который всегда пробегаю с молитвой, чтоб не рухнул, узбекская женщина побирается со своим узбекским ребенком. И думаю: вот ведь, я здесь находиться боюсь, а у нее тут вся жизнь – дети растут, денег дают, солнышко греет…

Какие мы, девочки, разные…

По дороге домой, когда уже темно было, я нашла мужчину своей мечты. Точнее, я брела и думала, что сделалась страшно робкой, не поднимаю глаз, с мальчиками не заигрываю и секс не излучаю, просто на лбу написано «уменямуж». И тут вижу его и понимаю – черт, надо брать. Из сумрака мне навстречу выступил огромный длинноволосый парень, насколько я сумела разглядеть в неверном свете редких фонарей, русый. Он шел, покачивая широкими плечами, немного негритянской разболтанной походкой, и я с волнением стала вглядываться туда, где должно быть его лицо (я близорука настолько, что даже с трех метров вижу только силуэт). Ну и оказалось, что это какое-то мелкое существо несет на плече полуразвернутый кусок коврового покрытия.

В подъезде открылся осенний сезон безумия, опять спятила старушка. Предыдущая, одноногая, умерла уже года два назад: тогда ее, сумасшедшую, как мартовский заяц, привезли с дачи, где она сидела все лето, и оставили одну. Ночью она выбралась на лестницу и завопила, что в ее дом пришел кот, который превращается в мужчину и крадет у нее платье. Он у нее уже и пальто надел. Потом к нему немая женщина прибавилась. И так два дня, почти без пауз. А на лестницу она выкатывалась в офисном кресле, потому что у нее была одна нога. И вот она разгонялась и била клюкой в двери, в основном в мою, потому что у меня одной деревянная, дерматином не обита, и звук получался мощный. Вот, а потом она умерла, и в квартире поселились все ее близкие: сын, его жена, трое внуков, большая белая собака и кошка. То есть все хорошо кончилось.