Книга Ни шагу назад! - Александр Авраменко

— Член Военного Совета Фронта Иванов.

— Командир первого батальона 36-ой отдельной танковой бригады майор Столяров.

— Почему отстали от своих, майор? Ваши орлы сейчас уже на Муроме стоят, а вы в тылу прохлаждаетесь?!

— Никак нет, товарищ бригадный комиссар. Следуем из ремонта в свою часть.

Политрук оглядывает меня суровым взглядом, но понимает, что я не вру. Лицо его добреет.

— Извините, товарищ майор. Сами понимаете…

Молчу. Но я его действительно понимаю. Поскольку в прошлом году насмотрелся, да и в этом тоже. Между тем ЧВС лезет в полевую сумку и достаёт бумагу, которую подсовывает мне под нос. Серьёзное дело! Документ действительно грозный: Тимошенко приказывает данному субъекту сформировать группу для противодействия наступающим нам во фланг немцам.

— Что там у нас, товарищ бригадный комиссар?

— Две танковые дивизии. Все, кого можем выдернуть — туда.

Понятно. Как всегда, начинаем латать дыры, образуя новые. Эти пушки ждут в другом месте. Танасчишин считает меня уже, наверное, дезертиром, и никому нет дела, поскольку есть ПРИКАЗ. И всё. Что же, я человек военный…

Через два часа мы выступаем. Впереди танки, следом артиллерия. В кузова грузовиков посадили роту бронебойщиков с противотанковыми ружьями. Резерв командования. Конечно, две танковые дивизии это много. Даже очень много. Если они укомплектованы полностью, причём, скорее всего это так — то около шестисот машин. Не считая пехоты. Легко не придётся…

…В месте сбора с радостью встречаю Тимофея Иваныча. После недолго спора с политруком я занимаю место в строю бригады. Тем временем подходят ещё наши танки. Жаль, что «тридцать четвёрок» и «КВ» меньше одной пятой от общего количества, но тем не менее и это сила. Шесть танковых бригад![23]Дадим гадам прикурить! Ещё как дадим!

Но сражения как такового не происходит. После первого удара немцы откатываются назад, оставив на поле боя с десяток разбитых машин. Попытки их преследовать натыкаются на массированную бомбёжку, в результате которой у нас потери ещё больше немецких. Тем не менее, весь оставшийся день стоим на месте в ожидании повторных атак, а утром поступает новый приказ: закрепиться на достигнутых рубежах, с задачей выстроить заслон на фланге северной ударной группировки Фронта. Весь день пятнадцатое мая проводим в ожидании…

Ночью смотрю в бинокль в сторону Терновой, которую, оказывается, так и не взяли. Зарницы разрывов снарядов, яростная стрельба, беспрерывные вспышки хорошо видны в ночи. Над головами в темноте заунывно воют моторы немецких транспортных самолётов, которые несут окружённым фашистам боеприпасы и продовольствие. А где же наши истребители?!

Глава 22

Сквозь дикий шум в голове до Владимира донеслось:

— Он ещё живой! Ой, девоньки! Дышит!

И мужской голос:

— Давай его в землянку. И тихо!

И вновь темнота…

Перед глазами висел низкий потолок из неошкуренных брёвен. В углу, на столе коптила «катюша» — самодельная лампа из снарядной гильзы с бензином, в который была добавлена соль. Капитан с трудом вернул голову на место. В землянке никого не было. Он попытался подняться, но безуспешно. Во всём теле ощущалась жуткая слабость. Скрипнула массивная дверь, и в проёме появилась коренастая фигура. Вошедший бросил короткий взгляд на лежащего на топчане Владимира и присел на обрубок бревна, служившего скамейкой. Затем снял фуражку с головы. Пригладил волосы ладонью и усмехнулся.

— Очнулся, капитан?

— Что случилось? Где я?

— Расстреляли тебя, Столяров. Два дня назад. А ты что, не помнишь?

— Смутно…

В ушах вновь раздались крики убиваемых друзей и треск автоматов… Он стиснул зубы, чтобы не закричать от ощущения ужасающего бессилия. Руки сами собой стиснулись в кулаки. Между тем пришедший полез в полевую сумку, висевшую на боку и вытащил оттуда ещё довоенную картонную папку. Небрежно бросил бумаги на стол. Затем полез в карман, выудил оттуда портсигар, щёлкнул самодельной зажигалкой. Огонёк на мгновение высветил грубое, словно вырубленное из куска дуба лицо, малиновые петлицы особого отдела с ромбиками.

— Будем знакомиться, капитан. Подполковник Незнакомый, «СМЕРШ». Не удивляйся — это действительно моя фамилия, Незнакомый. Что ты помнишь о своём расстреле?

— Да ничего, собственно. Можно закурить?

— Кури.

«СМЕРШевец» протянул Столярову уже зажжённую папиросу. Владимир жадно затянулся и тут же закашлялся.

— Не стоило бы, пожалуй, тебе дымить, капитан. Впрочем, ранение твоё не особенное. Пуля только кожу с головы стесала. Просто контузило тебя смачно, да ещё рёбра вертухаи помяли сильно…

— Объясните, товарищ подполковник, за что? ЗА ЧТО?! Расстреляли половину полка! И каких ребят! Они же…

Капитан вновь закашлялся и с трудом сглотнул. Затем бессильно уронил голову на топчан. Незнакомый вздохнул, затем заговорил.

— Знаешь, на этого ублюдка мы такое дело собрали… Но сделать ничего не можем. Прикрывает его Каганович, Литвинов, Калинин. Вся их шатия. Мы перед войной успели их прижать. Расстреляли Мандельштама, казначея их группы, нанесли сильный удар по предателям. Но проблема в том, что слишком высоко они пролезли. Слишком… И нет у нас возможности свалить их пока. Лаврентий Павлович и Абакумов пытаются им противостоять, но силы слишком не равны. Эти сволочи сейчас командуют почти всей страной. Ты про Троцкого слышал?

— А при чём тут Троцкий?

Подполковник закрыл глаза и процитировал:

— … Мы должны превратить Россию в пустыню, населенную белыми неграми, которым мы дадим такую тиранию, которая не снилась никогда самым страшным деспотам Востока. Разница лишь в том, что тирания это будет не справа, а слева, и не белая, а красная, ибо мы прольем такие потоки крови, перед которыми содрогнутся и побледнеют все человеческие потери капиталистических войн. Крупнейшие банкиры из-за океана будут работать в теснейшем контакте с нами. Если мы уничтожим Россию, то на погребальных обломках ее укрепим власть еврейства и станем такой силой, перед которой весь мир опустится на колени. Мы покажем, что такое настоящая власть.

Путем террора, кровавых бань мы доведем русский народ до полного отупения, до идиотизма, до животного состояния. Наши юноши в студенческих мундирах — сыновья аптекарей и торговцев — о, как великолепно, как восхитительно умеют они ненавидеть все русское! С каким наслаждением они физически уничтожают русский народ — офицеров, инженеров, учителей, священников, генералов, крестьян и рабочих. А когда мы будем властвовать над покоренными нами на восточных землях России народами, нужно руководствоваться одним основным принципом, а именно: предоставить простор тем, кто желает пользоваться индивидуальными свободами, избегать любых форм государственного контроля и тем самым сделать все, чтобы эти народы находились на как можно более низком уровне культурного развития…. Ибо чем примитивнее люди, тем больше они воспринимают любое ограничение своей свободы как насилие над собой…. Ни один учитель не должен приходить к ним и тащить в школу их детей… Но нужно действовать осторожно, чтобы эта наша тенденция не бросалась в глаза…. Гораздо лучше установить в каждой деревне репродуктор и таким образом сообщать людям новости и развлекать их… Только, чтобы никому в голову не взбрело рассказывать по радио покоренным народам об их истории: музыка, музыка, ничего кроме музыки…[24]