Книга Сводные - Жасмин Майер

Сегодня воскресенье, выходной даже у повара, поэтому с легким сердцем прихожу на кухню раньше всех. Продуктов в двустворчатом холодильнике даже больше, чем нужно на четверых человек. Не знаю, почему Платон так долго искал вчера чайник. Василий содержит кухню в идеальном порядке и все необходимое можно найти чисто интуитивно.

Нарезаю помидоры и мою листья шпината. Ставлю вариться яйца и заправляю молоком кофемашину. Ничего сложного, на самом деле. Но я и не виню Платона в том, что он нанял повара. Он может его себе позволить, а еще у него, как и у Юли из-за тренировок, нет лишнего времени, чтобы тратить на готовку. Это не прихоть, а необходимость.

В моем случае такой необходимости нет. Может, поэтому я не могу пересилить себя и выдать повару желательное шестидневное меню, которого буду придерживаться. Так и готовлю себе сам, исходя из тех продуктов, которые мог бы купить. Хотя их все равно приходиться брать в общем холодильнике и, в общем-то, мой бунт нелогичен. Незачем идти против системы, когда тебя старательно делают ее частью.

Юля выходит на кухню первой в свободной шелковой пижаме цвета карамели и обвивает меня за талию, пока я, закончив сооружать тосты на противне, прячу их в духовку.

Обнимаю ее и целую в лоб. Потом в щеки. Прислушиваюсь к тишине в квартире и только тогда целую по-настоящему в губы. 

Юля отвечает мгновенно, и мое тело тут же отзывается ее порыву. Хочется уложить ее на кухонный стол и сначала заняться ею, а не овсянкой, которой завтракает мама.

Но в родительской спальне уже звучат голоса, и мы отстраняемся.

— А не надо было выходить без футболки, — шепчет Юля, ведя ногтем по моему животу, и спотыкается на резинке спортивных штанов.

Слишком свободных, и сейчас они топорщатся палаткой. Проклятье.

— Проследи за таймером, — быстро целую ее опять и ухожу в спальню.

Копаясь в шкафу, слышу:

— Юля, как здорово, что ты решила приготовить нам завтрак!

— Это не я…

— А кто? — удивляется мама. — У Василия ведь выходной.

Я рассчитывал, что длинная безрукавка скроет низ живота, но в этом и нет необходимости. Мое настроение мигом опускается ниже нуля.

Удивительно, но маме и в голову не пришло, что это мог быть я. К моей готовке она всегда относилась как к чему-то само собой разумеющемуся. «Я не должна тебе готовить, когда мне было шестнадцать, как тебе, я уже воспитывала ребенка!», говорила она раньше. Или «Нет ничего сложного в том, чтобы приготовить тарелку макарон на ужин».

Звенит таймер, и я беру себя в руки. Молча возвращаюсь на кухню. Юля растерянно оглядывается и радуется, когда видит меня. В отличие от меня, она с кухней на «вы». Оно и понятно, ведь у нее с детства был личный повар.

Открываю ящик и достаю прихватку.

— Так вот, где у нас лежат прихватки, — удивляется вошедший на кухню Платон. — Я вчера так долго искал. Василий постоянно все переставляет!

Слышу, как Юля тихо прыскает, стоя к отцу спиной, пока делает кофе. Василий мало того, что добился от каждого члена семьи точного граммажа всех продуктов, он еще и кухню оставляет после готовки в таком виде, что ее хоть сразу фоткай для семейного мебельного каталога. Каждая утварь всегда лежит на одном и том же месте.

— Спасибо, Кость. Неужели ты сам все сделал? Выглядит невероятно.

Платон садится во главе стола, пока мы с Юлей накрываем завтрак.

Смущение — не самое привычное для меня чувство, так что я просто киваю, глядя под ноги.

Я не сделал ничего особенного. Всего лишь разложил купленные маслины и сырную нарезку из холодильника по тарелкам, сделал горячие тосты, сварил овсянку и яйца. Но Платон так приятно удивлен, что я невольно распрямляю плечи.

— Ну, чем сегодня займемся? — спрашивает моя мама, насыпая свежих ягод в тарелку с овсянкой. — Юль, не хочешь сходить по магазинам?

Юля почему-то прожигает взглядом отца, но тот сосредоточенно мешает кофе.

— Купим новых платьев. Скоро новый год, у вас наверняка будут вечеринки. А мне нужны новые сапоги и перчатки. Что скажешь?

Юля все еще смотрит на отца, а потом медленно переводит взгляд на тарелку.

— Спасибо, конечно… Но мне вещи и так некуда складывать.

— Тебе нужно почаще куда-нибудь выбираться, солнышко. С твоей фигурой сам Бог велел носить платья, юбки, а не эти бесформенные батники и джинсы. Ты сейчас с кем-нибудь встречаешься?

Мы с Платоном одновременно давимся едой. Он, впрочем, кашляет громче, и это хоть как-то спасает ситуацию.

— Конечно, она ни с кем не встречается! — возмущается Юлин отец. — Успеет еще. Ей надо Академию закончить, последний год на носу!

— Ну да, — улыбается мама и подмигивает Юле. — Всем мы в восемнадцать только и делали, что учились, по мнению родителей.

Платон переводит тяжелый взгляд с мамы на Юлю и обратно. А я от яркого воспоминания, как Юля стояла на коленях, снова кашляю. В тот же миг под столом мне тут же прилетает от Юли — она лягает меня, хотя у самой щеки так и горят.

Мама продолжает говорить о новых поступлениях в магазины и что надо успеть, пока они еще открыты и о высокой моде, которая переживает кризис из-за пандемии. Платон возвращается к еде.

А Юля в этот момент поднимается из-за стола, кидает возле нетронутой тарелки салфетку и говорит:

— Спасибо, я наелась. 

Я хочу кинуться следом, не дать ей запереться в своей спальне, но я не могу сделать ничего из этого. Не сейчас. С другой стороны, может, стоит перестать ее уговаривать и соблазнять. Она достойна того, чтобы не молчать о своем парне. Достойна того, чтобы он у нее вообще был, нормальный, а не сводный брат. Ведь это важно для девушек.

Это мне не привыкать молчать обо всем, что происходит в моей жизни. Но не Юле. У нее с отцом раньше были невероятно доверительные отношения, но я теперь стою между ними.

Вижу, как Платон откладывает вилку в сторону. Как хмурится, когда Юля громко хлопает дверью спальни. Ему невдомек, что происходит. И это только начало. Если мы зайдем дальше, если я стану ее первым, пропасть между отцом и дочерью только увеличится. 

Но разве это мои проблемы? Разве не закономерно то, что происходит между взрослеющей дочерью и отцом? Просто я предпочел бы не видеть этого. И я бы не увидел, если бы мы жили отдельно, а не как сейчас, одной семьей, в которой мы с Юлей должны скрываться, как преступники.

— Я поговорю с ней, — произносит мама, но Платон кладет ладонь ей на руку.

— Нет.

Несказанное «Она — моя дочь» повисает в воздухе. Прямо слышу, как мамина хрупкая иллюзия о счастливой семье разбивается на тысячу осколков. Платон все еще не принадлежит ей целиком и полностью, как бы она ни старалась. У него есть дочь. Только его. Радует, что хоть иногда он все еще помнит об этом.