Книга Колдун. Сквозь века. - Елена Синякова

Я вздрогнула, когда в тишине коридора послышались шаги и чей-то голос приглушенно проговорил, оставляя в тени самого человека:

— Доктор Элерт! Нам нужна ваша помощь!

— Уже иду, — тут же обернулся мужчина, кивая тому, кто снова поспешно ушел, но оборачиваясь ко мне, чтобы заглянуть своими необычными глазами, проговорив. — Обида, злость, неприятие — это выбор другого человека, не ваш. Ему решать, будет ли он обижен, зол, или примет все как есть. Главное в том, что у вас не было намерения причинить ему боль. Вы честны и открыты, а значит безвинны. Не стоит зацикливаться на том, что чувствуют другие люди, ибо их суждения ограничены лишь их видением мира. Сосредоточьтесь на себе.

Мужчина чуть выгнул брови, заглянув в мои глаза настойчиво и пронзительно, прежде чем манерно склонил голову в знак прощения, тут же зашагав по коридору, где скрылся в тени, оставляя меня наедине со своими словами, о которых я думала еще очень долго.

Папа конечно же был расстроен и испуган, когда не нашел меня в палате по возвращении, кинувшись на поиски, но, к счастью, не успев поднять на уши весь медицинский персонал, потому что я вернулась сама.

Про встречу с родителями Дэна я не стала рассказывать, хотя не скрывала, что была в реанимации и нашла его.

После разговора с доктором Элертом мне заметно полегчало, но даже если боль и вина не прошли окончательно, к ним добавилась тоска.

Огромная, словно кит.

Она заглатывала меня, словно пушинку, каждый раз, когда я думала о Блэкстоуне.

А думала я о нем постоянно…

Стояла у окна, смотря, как на город опускаются сумерки, и пыталась отыскать его высокую стройную фигуру в темноте. Его синие глаза, от которых я не могла отвести взгляда, всегда видя в черных зрачках полную луну и собственное отражение, заколдованная им и его словами.

Если прошло уже три дня с того момента, как случилась трагедия, почему его до сих пор не было рядом?..

Это терзало и мучило меня с каждой минутой все сильнее, когда я забралась в свою больничную постель, посмотрев на папу, который читал газету:

— Пап, мы можем вернуться домой?

— Боюсь, что не в ближайшие дни, малышка. Врачи еще хотят понаблюдать за твоим состоянием, и мне спокойнее, если они будут в непосредственной близости, даже если тебе кажется, что ты чувствуешь себя хорошо.

Я тяжело выдохнула, но послушно устроилась под тонким одеялом, пробормотав:

— Тогда спокойной ночи, пап.

От меня не укрылось, что папа удивленно покосился на часы, потому что еще не было и восьми вечера, но тут же поспешно закивал, улыбаясь:

— Спокойной ночи, моя девочка. Я дочитаю и тоже лягу.

— Хорошо.

Я просто хотела скорее уснуть, погрузившись в другую жизнь, где Черный будет рядом.

Не важно, волколаком или человеком.

Я не хотела ничего сильнее, чем просто прижаться к нему, ощущая, как его сильные руки обхватят в ответ, закрывая от всех невзгод и боли, даря тот покой, который я могла найти только рядом с ним, блаженно прикрывая ресницы в ожидании, когда тьма укутает в свой долгожданный плотный кокон.

Даже при свете дня эта часть леса вызывала дрожь.

Не зря лес назывался черным. Но даже если теперь я знала наверняка, что он называется так благодаря своему хозяину, а за моей спиной светило полуденное солнце, сложно было подавить в себе желание убежать.

И я бы ни за что не пошла сюда вновь, если бы пропажа брата не давала мне покоя

…и, если бы не хотелось так отчаянно увидеть Черного, ощутив, как его аромат пробирается под кожу, отправляя по всему телу сотни мурашек и отбирая дыхание.

Я старательно выбирала время, чтобы никто не мог уследить, куда именно я направилась, когда всех согнали в новую церковь, ради того, чтобы в очередной раз слушать эти басни про единого нового бога, который любит всех нас.

А я видела то, что сотворили старые боги! Ощутила силу и могущество их создания! Поэтому и лгать новому богу было не совестно.

Сказала, что заболела и пойду вместе со всеми, если только никто не боится заразиться.

Боялись. Еще как боялись.

После нападения стаи волков на деревню, хоть и остались все живы, по крайней мере, из людей, а на меня стали коситься.

Невестка клялась, что никому не рассказала про волколака и что я касалась его, не боясь, что он разорвет меня в клочья, а я ей верила, и знала, что от людей ничего не скрыть, и рано или поздно все заговорят о Черном снова.

Когда под утро в деревне прекратилась паника и все стали расходиться по домам, продрогшие до костей и вздрагивающие даже от скрипа снега под собственными ногами, мы с невесткой кое как прислонили вырванную с корнем дверь, чтобы сохранить остатки тепла, и забрались на печку, кутаясь в шкуры и обнимаясь, чтобы согреться.

В доме не осталось ни одной целой вещи, а мы были настолько измучены этой сумасшедшей ночью, что не было сил выбросить обломки на улицу, не считая той части, которой растопили посильнее печь.

Даже говорить сил не было, но и уснуть не могли, прислушиваясь к тому, как глава деревни считал, сколько скотины загрызли или уволокли с собой волки, и как мужчины собираются теперь выставлять на ночь дозор, чтобы больше подобного не повторилось, а еще построить вокруг деревни забор.

Все постепенно приходили в себя.

Только брата так и не было…

— …ты не знала, что он ТАКОЙ? — тихо прошептала невестка, лежа за моей спиной и обнимая рукой, на которой теперь выступило еще больше синяков и царапин по вине брата.

И я конечно же знала, о ком она говорит, но не могла придумать, что ей ответить, покрывшись испариной, ведь она поняла. Все поняла.

И мне стало стыдно и боязно, оттого, что Черный может быть в опасности, даже если отчетливо понимала, что его сила гораздо больше человеческой и за спиной стоит целое серое войско.

Потому сконфуженно молчала, глядя в стену и считая удары собственного сердца, которое заколотилось от одной только мысли о нем.

Я не видела Черного с тех пор, как теленок получил свое второе рождение. И скучала по нему…

— Когда я была маленькая, бабушка мне рассказывала о таких, как он, — продолжила все так же тихо невестка, не дождавшись от меня ни слова в ответ. — Называла их детьми Велеса и говорила, что они мудры, как люди, но сильны, словно звери. А еще очень страстные.

Женщина чуть улыбнулась, убирая осторожными пальцами пряди спутанных волос с моей шеи, чтобы еще раз увидеть отметины на моем теле, которые теперь смешались с побоями брата, выдыхая мне в затылок:

— Действительно страстные. Но страсть их жуткая, губительная.

— Почему? — прошептала я, чувствуя странное волнение, в желании узнать о Черном как можно больше того, что сам он едва ли расскажет мне.