Книга Осенняя рапсодия - Вера Колочкова

– Настенька, девочка моя… – и впрямь послышался из трубки притворно-ласковый материнский голос. – Давай не будем с тобой заранее ссориться! Давай просто поговорим… Ты когда к бабушке приедешь?

– Да скоро уже. Через полчаса где-то.

– Вот и хорошо, вот и славно! И я туда через полчаса подъеду! Сядем, поговорим спокойно.

– Ага, мам. Поговорим.

– А Лиза с тобой?

– Ну да… Где ж ей быть, как не со мной?

– Хорошо. Я еду, дочь.

В ухо ткнулись частые гудки отбоя, и Настя поморщилась, бросила телефон в сумку. Ничего себе, уже и звуки начали раздражать. А дальше что будет? Господи, и подумать страшно…

– Ну что, пойдем домой? – вяло улыбнулась она Лизе. – Кавалер твой со скамеечки ушел, выпендриваться больше не перед кем…

– Ой, На-а-асть… – протянула совсем по-взрослому Лиза, но глаза округлила по-детски забавно. – Чего ты придумываешь? И вовсе я не выне… не выдре…

– Ладно, пошли! Тебя давно ужином кормить пора, а я тут расселась. А слово это и не обязательно выговаривать. Не запоминай его. Оно плохое, нелитературное.

– А зачем говоришь тогда?

– А больше не буду! Обещаю, что буду правильные слова говорить! Хорошо?

Она осторожно поднялась со скамейки, сделала несколько первых шагов. Нет, ничего вроде. Голова не кружится, не тошнит, и дышится хорошо, полной грудью. И даже глаза открылись навстречу осенней красоте, и душа тут же кинулась в эту красоту, боясь упустить момент хозяйского благосклонного самочувствия. Господи, как хорошо кругом! Прозрачные сумерки пахнут землей и дымом, и холодок пробирается к телу не сильно, а будто заигрывая. Приятный такой холодок, звонкий. На его фоне осенняя желтизна выглядит не увяданием, а здоровой лимонной свежестью, наполненной полезной аскорбиновой кислотой. Ничего себе, как ее занесло в беременных осенних впечатлениях! Кому до чего, как говорится. Кому природы увяданье просится грустью в душу, а кому просто необходимым организму витамином…

* * *

С чего она решила, что так уж сильно любит осень? Чего в ней хорошего, в этой осени? Грусть, уныние и желтизна. И неприятный мокрый холод. Нет, раньше она все эти осенние прелести и впрямь любила, конечно. Было дело.

Любила побаловать себя прогулкой по аллее старого городского бульвара. С работы ехала и выходила на три автобусные остановки раньше, и шла, шла среди огромных лип, ступая по яркой желтизне опавших листьев. Липы вообще по-особенному сбрасывают с себя осенние одеяния – медленно и спокойно, с достоинством аристократок. А тополя ведут себя как плебеи, скидывают пятнистые, некрасиво тронутые первым заморозком листья, как ветхую рубаху с плеч, одним махом. Вот клены – те в своем осеннем раздевании вообще снобы. Такие шедевры порой под ноги сбрасывают, что поднимешь листок и диву даешься его цветовой и резной затейливости. Но клены на старом бульваре редко встретишь. Тут липы хозяйничают, тут их территория. Чисто дамская. Потому и вызывает их неторопливая осенняя красота что-то вроде чувства легкой беззаботности, происходящей от удовлетворения состоявшейся женской жизнью и отсутствием в ней глобальных забот. Может, потому и нравилось ей раньше гулять по бульвару. А теперь не получается. Нет больше в душе беззаботности и удовлетворения. Кончились. Ушли куда-то. Хотя отчего, казалось бы? Все же вернулось на круги своя. Женская жизнь есть, забот глобальных вроде нет, кроме бытовых, обыденных…

В который уже раз ругнув себя за напавшую ностальгию по осенним прогулкам, Марина перехватила тяжелый пластиковый пакет в другую руку и прибавила шагу. Ну его к чертям собачьим, этот сентиментальный поход по бульвару. Дернуло же ее из автобуса раньше времени выскочить! Да еще и в замшевых ботинках, старательно теперь вбирающих в себя пыль желтых липовых листьев. Да еще и пакет этот ладонь рвет. Вечно она меры в покупках не знает. Зашла в магазин, увидела свежих цыплят на прилавке – тушки маленькие, беленькие, такие за пять минут в духовке испекутся. Машка такие любит. И Олег тоже. Он сегодня из командировки приезжает, надо ж покормить как следует. И чтоб впрок еще в морозилке лежали, как у запасливой хозяюшки. Вот и думала бы только об этом, вот и кормила бы, запасала бы впрок на здоровье. Какого черта из автобуса выскочила? Пройтись по листьям ей захотелось… Раз ты есть курица Галина Бланка, вот и вези покупных курей домой и возись там с ними сколько влезет.

Неожиданно прыгнула под ногой расхлябанная плита тротуара, вывернулась на секунду острым концом из-под слоя листьев и легла обратно, как только она испуганно шарахнулась в сторону. Сволочи, не могут бульвар в порядок привести! По нему же люди ходят! Пусть такие, как она, романтические идиотки, но ходят же. Дуры, которые непонятно зачем научились впадать в транс от вполне естественного ежегодного умирания природы. А еще эти дуры-хлопотуньи поверили в святость кастрюлек в холодильнике и в ежевечернюю музыку включенного на всю мощь пылесоса. И в высокое предназначение мужниных чистых рубашек по утрам. И слово «дом» они произносят с таким придыханием, будто это не совокупность блочных стен, горячей воды в ванной, шкафа с одеждой да газовой плиты, а по меньшей мере храм греческой богини Афродиты со всеми его святыми прибамбасами.

«О, понеслось, понеслось вперед дурное настроение, только волю дай!» – тут же опомнилась в мыслях Марина, чувствуя, как неприятно разрастается боль в подвернутой ноге. Совсем она и не собиралась это дурное настроение поощрять, наоборот, развеять его романтической прогулкой хотела. Что ж, не получилось. Надо что-то другое придумывать. Только вот – что?

Дохромав до ближайшей скамьи, она уселась, опустив пластиковую котомку под ноги, провела ладонью по сухой щеке, будто утирая слезу. Нет, плакать она сейчас не будет, конечно. Хотя очень хочется. Никак она не может привыкнуть к своему странному в последнее время настроению, когда душа куксится, как малое дитя, пережевывает холодную пищу серой повседневности. А раньше вообще этой повседневности не замечалось. Раньше она, наоборот, нравилась, стелилась твердой землицей под ногами, кормила сытным статусом верной жены и хорошей хозяйки. И вдруг – на тебе. Ни земли под ногами, ни жизни, одна сплошная депрессия. И сонные ночные полеты в тайное, тщательно отвергаемое, блестящее синими глазами в обрамлении толстых ресниц. Нет, каков, а? Все твердил, что жить без нее не может, а сам исчез, будто и не было ничего…

А ведь было. Она только сейчас понимает – было. Смотрит на мужа, по утрам выползающего из спальни, и снова понимает – было! И сворачивается от смутной неприязни душа, и раздражение силой запихивается обратно, как скороспело подошедшее и выплывшее из кастрюли тесто. Тут главное – в руки себя взять, чтоб на лицо быструю улыбку натянуть. Обычную, милую, приветливую. Доброе утро, мол, дорогой муж. И не вестись на лезущие в глаза классические примочки вроде его больших ушей и всякого подобного прочего. Она ж не сахарная барыня Анна Каренина, чтоб ими себя терзать. У нее, кроме терзаний, других забот полно. Вот котомку с цыплятами до дому дотащить, к примеру. И вообще, все со временем образуется. Все вернется на круги своя. Сегодня приезжает Олег, надо обязательно успеть приготовить цыплят. Вот чего она тут расселась, интересно? Себя жалеть, тоску по прошедшему лету внутри лелеять? Надо вставать, надо идти. Домой, к шкафу, к пылесосу, к духовке. В храм греческой богини Афродиты, будь он неладен. Да, в храм! И никак иначе!