Книга Женщина из шелкового мира - Анна Берсенева

По просьбе Аркадия меню подали на английском, хотя, Мадина заметила это сразу, как только оказалась в Париже, французы были настроены по отношению ко всему остальному миру снобистски и считали, что он, весь этот мир, обязан знать французский язык, раз уж посещает их столицу.

— Французская кухня — это что-то не вполне мне понятное, — сказал Аркадий, проглядывая меню. — По-моему, это и не кухня, а в основном дизайн тарелок. Предлагаю попросить лучшее, что у них есть, и не ломать себе голову. Как ты относишься к такой идее?

— Положительно, — кивнула она.

По-английски Аркадий говорил с запинками, это даже Мадина расслышала, когда он делал заказ официанту, хотя сама она знала язык отвлеченно, толком не умея ни говорить, ни понимать сказанное.

«Вернемся в Москву, надо будет английским заняться, — думала она, рассеянно разглядывая картины на высоких потолках ресторанного зала. — А может быть, и французским тоже. На курсы пойти или к преподавателю».

Ее московская жизнь текла так неспешно, что в ней вполне нашлось бы место для любых занятий, даже и не таких полезных, как занятия языком. Сначала Аркадий даже беспокоился, что такая жизнь кажется Мадине скучной, но она легко убедила его в том, что это совсем не так.

Ей нравилась ее нынешняя жизнь, и она считала, что этого достаточно. Она не позволяла себе заглядывать за ту границу, за которой были возможны чувства накалом повыше, чем просто «нравится».

— Сейчас наедимся, и в театр не захочется, — сказал Аркадий. И поспешно добавил: — Нет-нет, пойдем, не волнуйся.

— Я не волнуюсь, — улыбнулась Мадина.

«Раз уж ты решил идти в театр, значит, пойдешь обязательно», — подумала она.

В продуманности, последовательности каждого шага был весь Аркадий. Возможно, это показалось бы скучным какой-нибудь другой женщине, и даже большинству женщин. Но Мадину это устраивало.

Дизайн тарелок, на которых подали обед, в самом деле был продуман тщательно: они были расписаны тоненькими узорами — горчичными, шафранными, шоколадными и карамельными — так, что блюда на них выглядели как картины.

Официант выглядел так, что от него трудно было отвести любопытный взгляд — пожилой, с платиновой сединой, в черном жилете и черном же галстуке-папийоне, а главное, исполненный учтивости, которая принимала в его поведении чудесно непринужденную форму. Его движения казались медленными, но на самом деле были скорыми и точными, и это придавало ему отчетливое чувство собственного достоинства.

За обедом Мадина с Аркадием выпили парижский напиток — смородиновую настойку с белым вином, после обеда он выпил арманьяк, а она — остро пахнущий травами ликер… Вечер они собирались провести в Опере, то есть им предстояло еще одно приятное впечатление… А пока они сидели за столом и разговаривали о впечатлениях, уже полученных за день.

— Что же ты такого необычного в этих украшениях разглядела? — вспомнил Аркадий. — Ты обещала рассказать.

Мадина не помнила, чтобы она обещала ему что-то подобное, но почему бы и не рассказать, если ему интересно?

— В них чувствуется дух, — сказала она. — Вот как здесь, в этом кафе. Извини за патетику, но это так.

— Ничего, — кивнул Аркадий. — Время сейчас такое циничное, что немного патетики не помешает. Только я не очень понимаю: что значит дух?

— Значит, тот, кто делал эти украшения, знал в жизни не только бытовые впечатления.

После этих Мадининых слов Аркадий неожиданно рассмеялся.

— Что ты? — удивилась она.

— Не обижайся, — спохватился он. — Просто мне нравятся твои формулировки. Ты умна, Мадо.

— Говорят, для женщины это недостаток, — пожала плечами Мадина.

— Не знаю, кто тебе такое говорил. А мне нравятся умные женщины.

Комплимент, высказанный во множественном числе, прозвучал двусмысленно. Но Мадина не обиделась. Суть сказанного была ей понятна, а на неловкость оттенков не стоило обращать внимания.

— Ты сыта? — спросил Аркадий, заметив, что она отставила пустую рюмку из-под ликера.

— Сыта, пьяна и готова идти, — кивнула Мадина.

— Время еще есть, — сказал он. — Можем пока прокатиться по Парижу.

Если они не гуляли пешком, то их возила по городу машина с шофером. Наверное, Аркадий нанял ее на время их жизни в Париже, а может, она находилась в его собственности всегда; Мадина не вникала в такие подробности его жизни. Она вообще не задавала ему лишних вопросов — не потому, что он не ответил бы на них, а потому, что ей не очень нужны были ответы.

Ей, например, достаточно было знать, что его бизнес — это большое строительство, а строительство чего, она не уточняла.

Что он не женат, Аркадий сообщил ей сам, а почему он при этом продолжает жить отдельно от нее, хотя выказывает ей всяческое свое расположение, — об этом Мадина его не расспрашивала. В конце концов, ее ведь и саму устраивала та жизнь, которую он ей предложил: близость на некоторой житейской дистанции.

После той, первой, ночи, когда они так странно и доверительно уснули на разных краях тахты и в одежде, Аркадий больше никогда не открывал дверь своим ключом и вообще не являлся к Мадине без предупреждения. И зачем бы ей понадобилось менять такой удобный порядок вещей?

Машина — блестящий черной эмалью «Мерседес» — ожидала у ресторана.

— Ты безумно хороша, Мадо, — шепнул Аркадий, когда они уселись на заднем сиденье. — У тебя глаза блестят так загадочно… Так, знаешь, как-то отрешенно… Как меня это заводит!

Он притянул ее к себе и поцеловал. Его шепот звучал горячо, а в поцелуе чувствовалось вожделение. Его страстность не была постоянной, но в те минуты, когда желание пробуждалось в нем, оно всегда бывало сильным.

— Может, немного погодим с театром? — спросил он тем же горячим шепотом.

— Не думаю, что ради нас задержат спектакль. — Мадина улыбнулась. — Но если хочешь, можем вообще не пойти.

— А когда ты улыбаешься, то просто сводишь меня с ума!.. Я даже жалею, что обычно ты серьезная. Хотя вообще-то мне это нравится в тебе. — Аркадий достал из кармана пиджака платок и вытер мгновенно вспотевший лоб. — Нет, едем в театр. В конце концов, у нас потом целая ночь впереди.

Билеты он заказал, конечно, на самые дорогие места. Не для того чтобы пустить кому-то пыль в глаза — Аркадий не страдал пустым тщеславием, — а просто: почему бы и нет? Он пользовался своим богатством с удовольствием и умел это делать.

«Интересно, кем он был в прежней жизни? — подумала Мадина. — Когда богатых еще не было?»

Но подумала она об этом лишь мельком: все ее внимание было приковано к сцене.

Никогда она не видела такого спектакля!

Он был красив. Он был не просто красив, а красив немыслимо, ошеломляюще.

Из пола сцены вдруг вырастали свечи — тысячи свечей. Наверное, они были электрические, но лампочки в них были сделаны так, что их трепетный свет невозможно было отличить от настоящего пламени. И между этими бесчисленными свечами плыла по сцене ладья. Она плыла не прямо, а по какой-то причудливой извилистой линии, и вся была тоже украшена свечами, но уже не маленькими, как на сцене, а большими. Она плыла, и свечи на полу словно бы расступались перед нею, волновались, колыхались.