Книга Обманутое время - Нора Робертс

Кэл никак не мог насытиться. Сколько бы Либби ему ни отдавала, ему хотелось еще и еще. Он не чувствовал, как больно впивается в нее пальцами. В тусклом свете ночника ее влажная кожа блестела от пота. Она запрокидывала голову всякий раз, как наслаждение накрывало ее мощной волной. Глаза у нее сделались золотистые, словно старинные монеты. Кэл чувствовал, что отдает богине ее дань… Он в самом деле боготворил Либби. Когда же она выгнулась ему навстречу, словно лук, вокруг головы у нее появился ореол.

Он понимал только одно — что готов умереть за нее и что без нее умрет.

Он продолжал прижимать ее к себе еще долго после того, как они насытились друг другом. Он пытался вспомнить, что делал сам, что делала она, но все расплывалось одним размытым пятном стремительно мелькающих, меняющихся ощущений, граничащих с безумием. Он боялся, что сделал ей больно; стало страшно, что, после того как ее тело и разум остынут, она отпрянет от него, испугавшись той силы, что бушует внутри его.

— Либби!

Она лишь слегка качнула головой, лежащей у него на груди. Она слушала, как под щекой бьется его сердце.

— Прости. — Он погладил ее по голове, гадая, не поздно ли сейчас для извинений.

Либби медленно открыла глаза. Даже такое простое движение далось ей с трудом.

— За что? — удивилась она.

— Я не понимал, что делаю… у меня не было такого ни с одной женщиной.

— Правда? — В темноте он не видел, как ее губы изогнулись в улыбке.

— Правда. — Осторожно, готовый сразу отпустить ее, если она отстранится, он приподнялся. — Я хочу загладить свою вину… — Кэл не договорил, увидев, что глаза у Либби блестят не от слез, а от смеха. — Ты улыбаешься!

Либби ткнулась губами в повязку у него на лбу.

— И как ты собираешься загладить свою вину?

— Я думал, что сделал тебе больно. — Он уложил ее на спину и не спеша принялся разглядывать. Она еще улыбалась, но ее глаза снова сделались темными и бездонными — в них таились бесконечные века тайн, известных и до конца понятных только женщинам. — Но, наверное, я ошибся.

— Ты не ответил на мой вопрос. — Либби лениво потянулась. — Как ты собирался загладить свою вину?

— Сейчас… — Кэл бросил взгляд на смятые простыни и украдкой покосился на пол. Протянул руку, поднял упавшие очки. Повертел их за дужку и широко улыбнулся. — Надень их, и я тебе покажу!

Глава 9

Либби не спеша смаковала вторую чашку кофе и думала: связана ли ее влюбленность с тем, что ей трудно начинать день с сидения перед компьютером? Кэл тоже тянет время — она это заметила. Устроился наискосок от нее и доедает за ней завтрак. Свой он уже съел.

Он не просто тянет время, подумала Либби. Лицо у него снова озабоченное, как вчера, когда он вернулся. Ей показалось, что такое же выражение мелькнуло и позже, когда они засыпали. Она была уверена, что он собирается ей что-то сказать, и боялась, что не захочет это слушать.

Ей хотелось как-то успокоить, подбодрить его, сгладить неминуемое расставание. Либби вздохнула. Она совсем сошла с ума от любви.

Ночью начался дождь; он шел до утра, тихо шелестя, как теплый душ. Сейчас взошло солнце, и за окном все казалось мягким, размытым, бесплотным. С земли поднимались клочья тумана.

В такой день хорошо выдумывать разные предлоги, чтобы отлынивать от работы. В такой день приятно бесцельно бродить в лесу и лениво заниматься любовью под одеялом. Либби одернула себя: такие мысли не помогут Кэлу вернуться домой.

— Тебе лучше поскорее взяться за дело, — ласково, но без особого воодушевления, сказала она.

— Да. — Он бы с удовольствием посидел рядом с ней, но пора за работу. Он встал, быстро поцеловал ее и направился к двери черного хода. Кухня наполнилась птичьим гомоном. — Я буду занят все утро, а днем хочу устроить перерыв на обед. Тогда и вернусь. Запасы на корабле мне что-то не по вкусу. — Кэлу не хотелось признаваться, что он не может долго находиться вдали от Либби.

Она улыбнулась, поверив ему на слово.

— Ладно! — День сразу показался ей более ярким и солнечным. — Если не найдешь меня на кухне, у плиты, значит, я наверху за компьютером.

«Нормально, когда люди расстаются по утрам и встречаются за обедом», — подумала Либби, когда Кэл закрыл за собой дверь. Наверное, это и есть счастье. Она взяла чашку и поднялась наверх.

Она работала всю первую половину дня, хотя и не без труда. Либби винила в своей бестолковости кофеин. Ей не хотелось задумываться над тем, что Кэл утром выглядел слишком уж тихим, задумчивым. Сегодня им обоим не по себе. Он скоро вернется, напомнила себе Либби. Надо поскорее закончить работу, спуститься вниз и приготовить ему на обед что-нибудь выдающееся. Когда она спустилась на первый этаж, во дворе послышался рокот мотора.

Нельзя сказать, что гости были в хижине редким явлением — сюда вообще никто не приезжал в гости. Удивленная, Либби распахнула парадную дверь.

— О боже! — Удивление сменилось тревогой. — Мама! Папа! — Она бросилась навстречу родителям, вылезавшим из маленького старого пикапа.

— Либерти! — Каролина Стоун театральным жестом раскинула руки в стороны. Одета она была так же, как Либби, в потертые джинсы и толстый вытянутый свитер. Правда, в отличие от простого красного шерстяного свитера дочери, свитер на Каролине был всех цветов радуги. Она связала его сама. В ухе у нее красовались две черных серьги-капельки; турмалиновое ожерелье на шее поблескивало на солнце.

Либби поцеловала мягкую щеку матери, не тронутую пудрой.

— Мама! Что вы здесь делаете?

— Когда-то мы здесь жили, — напомнила мать Либби и расцеловала ее.

Уильям стоял поодаль, молча улыбаясь. Вот две из трех самых главных женщин в его жизни. Хотя их с дочерью разделяло поколение, он с гордостью заметил, что жена на вид почти ровесница Либби. Они настолько похожи и лицом, и фигурой, что их вполне можно принять за сестер.

— А я-то что? — воскликнул он. — Для мебели, что ли? — Он подхватил Либби, закружил ее, стиснул в объятиях. — Детка! — Потом звучно, смачно расцеловал ее в обе щеки. — Надо же, моя малышка стала ученой!

— А мой папочка главой крупной корпорации! — парировала Либби.

Уильям прищурился:

— Не двигайся. Дай рассмотреть тебя получше.

Улыбаясь, Либби тоже разглядывала отца. Его прическу вряд ли можно назвать консервативной — папа по-прежнему носит волосы до плеч, которые иногда завязывает в «конский хвост». И хотя в его темно-русых волосах кое-где мелькает седина, а стрижется он теперь у парикмахера, который говорит с французским акцентом, но в остальном Уильям Стоун почти не изменился. Он по-прежнему остается тем самым папой, который носил ее на закорках по лесу.

Уильям Стоун высок и мускулист; у него длинные руки и ноги, поэтому он иногда кажется чрезмерно худым. Лицо у него узкое, щеки впалые. Темно-серые проницательные глаза глубоко посажены.