Книга Германтов и унижение Палладио - Александр Товбин

– Если пальцы такие длинные, то какая ладонь? Указательный палец у вас, Юрий Михайлович, палец Юпитера, длиннее среднего, пальца Сатурна. Такая длина пальца Юпитера – свидетельство устремлённости и амбициозности. Но покажите ладонь, я вам погадаю, ладонь всё сможет мне о вас рассказать.

– Ещё один портрет без лица, – улыбалась Вера.

Укол?

– Показывайте, показывайте ладонь!

– Я с детства мечтал, чтобы цыганка мне погадала. Пожалуйста, – протянул руку, – лучше поздно, чем никогда, рад буду исполнению детского желания…

– Я не хуже, чем цыганка, гадаю, не сомневайтесь, – властно взяла его руку в свою, повернула ладонью вверх и нахмурила брови.

– Что вас сразу так испугало?

– Странный обрыв линии… очень резкий и странный, никогда такого не видела. Посмотрите-ка, Вера Марковна, – потянула за руку, чтобы Вере удобнее было посмотреть. – Что это может быть?

– Да-а, уникальный портрет. Но мрачные предсказания обычно не сбываются, – успокоила Вера. – Предлагаю попробовать персиковый торт.

– Юрий Михайлович, вы верите в предсказания?

– Задним числом… Верю в те предсказания, которые уже сбылись.

– Опять телега впереди лошади? – строго глянула Вера и рассмеялась, разложила по тарелкам клинышки торта.

– Выходит, в конец света вы способны поверить лишь после того, как конец света случится?

– Выходит, так – я кругом виноват. Но, замечу, предсказания, в которые я вынужден верить, даны были вовсе не хиромантами, без заглядывания в ладони.

– Куда заглядывать приходилось, в звёздное небо?

– В гадательную механику предсказаний я не посвящён, но не могу несколькими, исторически-громкими и, несомненно, сбывшимися предсказаниями, не восхититься.

– Например?

– Например, Вергилий в одной из эклог предсказал пришествие Христа. Ну а потом, спустя полтора тысячелетия, Марсилио Фичино напророчил сыну Лоренцо Великолепного, новорождённому Джованни Медичи, папский престол.

– Каким он папой назвался, напомните?

– Львом Х.

– Торт классный, – сказала Оксана.

В её кармашке телефон заиграл мелодию из «Волшебной флейты», она встала и отошла в угол террасы.

– Вы ведь не чужды мистике, ЮМ? – Вера интонационно выделила слово «мистика» и энергично придвинулась к Германтову, золотом блеснули глаза. Чего бы вам было иначе простаивать между сфинксами, а? Да и искусством вы всю жизнь занимаетесь, а искусство, как вы не раз вразумляли меня в прошлой моей аспирантской жизни, замешано на мистике, так? И ещё: как вы только что невзначай сказали, верите вы в предсказания лишь задним числом, постфактум, так ведь? Что ж, этого, очевидно, достаточно, чтобы мне проверить себя, а вас посвятить в особую механику предсказаний, обусловленную внедрением предсказателя или предсказателей в индивидуальный сон, – лицо её было совсем близко к его лицу, зрачки горели. – ЮМ, признайтесь, вам снились недавно Палладио и Веронезе?

Ничего себе светская болтовня… Игла проколола сердце.

И опять поплыли, поплыли в глазах круги, голова закружилась.

И он задохнулся и беспомощно ловил криво открытым ртом воздух.

А Вера безжалостно повторила свой убойный вопрос:

– Снились?

– Снились, недавно, дня три назад, – наконец покорно промямлил Германтов, теряя волю, чувствуя, как подступает тошнота; смятение не помешало ему, однако, обречённо подумать: вот ради чего он приглашён на этот обед с долгими застольными разговорами, вот она, месть, что же ещё?

Вера кинула в кувшин с просекко – желтоватой слабоалкогольной шипучкой – пару кубиков льда.

– Хотите?

Германтов покачал головой.

Она что, готова заблудиться в эфемерных сновидческих дебрях, надеясь всё же понять, почему мы не вместе? И заодно – отомстить за расставание на углу Большого проспекта и Съезжинской?

Край парусинового навеса, задевавший колокольню Сан-Джорджо-Маджоре, выгиб берега, толчея лодок и вапоретто – всё поплыло перед глазами.

Вера сделала несколько жадных глотков.

– Это я Палладио с Веронезе навела на ваш след и снарядила в путь на Петроградскую сторону, в ваш сон, – торжествуя, призналась Вера и будто бы обмякла: огонь в её глазах погас, с чувством освобождения, как если бы ощутила, что, признавшись в своей власти над его снами, сбросила с души камень, она откинулась на спинку плетёного кресла.

«Она их навела на мой след и переправила в мой сон?»

Что новенького – всего-то продолжался загадочно вязкий разговор, начатый по дороге из Милана, в машине? В паузе тишины, заполненной лишь переборами гитары, гудками вапоретто и всплесками, залетавшими под навес, подумал вдруг: не описывал ли давным-давно нечто подобное чудесам Вериных радений, вторгшимся в его сны, Саша Житинский в своём полуфантастичном «Снюсе»?

Чуть колебались огоньки свечей.

Вера пила просекко.

Германтов был подавлен, уже и не знал, о чём можно ещё подумать, да и нужные слова трудно было бы подобрать для новых вопросов.

– ЮМ, и чем же Палладио и Веронезе занимались в пространстве вашего сна? Расскажите…

– Пили-ели на каком-то громоздком антикварном столе, где раскидали свои чертежи и красочные картоны… Не обращая на меня внимания, спорили между собой, потом залезли в мой ноутбук.

Вера, довольная, улыбалась.

– Вы понимали их речь?

– Понимал… Но как вам всё это удалось провернуть?

– Я ведь колдунья.

– А я – подопытный кролик?

Глаза её опять были близко-близко, опять горели; она сошла с ума?

– Почему сон был избран вами для…

– Потому что сон очищает мозг от токсинов и вредных продуктов обмена веществ, – шутила-подкалывала?

– Колдовство не чуждо науке?

– Скорее, иронии.

– Но почему мой сон, именно мой, стал для вас – и, стало быть, для них – таким притягательным?

– Вы о них много думали, мысленно ими и их творческими намерениями манипулировали, возникло поле…

Почему бы и ему не подмешать иронии?

– Но как вы их, титанов Возрождения, оживили, как им задали направление, чтобы из могил, придавленных церковными плитами, доставить по моему адресу, на Ординарную улицу?

– Вы всё сделали сами – непроизвольно создали поле напряжения, непроизвольно проложили коммуникацию, а я лишь их активизировала особым образом. Я, – в японских глазах полыхнул золотой огонь, – не могла не думать о вас, да, – вы, ЮМ, не могли не думать о них, а я о вас.

Что, что всё-таки подталкивало её – любовь или ненависть?