Книга Проклятие семьи Пальмизано - Рафел Надал

– Нет! Ты знаешь, что я в этом не разбираюсь и мне все равно – что коммунисты, что социалисты. Но я в любом случае предпочитаю быть вместе с теми, на чьей стороне справедливость и свобода, как доктор Риччарди. Ты же не хочешь, чтобы я примкнул к фашистам? Я дезертир, они расстреляли бы меня, если бы могли. К тому же ты знаешь, что они никогда мне не нравились.

– Я давно догадывалась, что ты не сможешь долго прятаться, – ответила Доната. И снова заплакала.

Рузвельт

Глядя, как мать спускается по вьющейся меж зарослей кустарника тропке, Витантонио понял, что уже скучает. Дорожка петляла по открытой местности, огибая скалы Мурджи, как гигантская змея. Время от времени Доната останавливалась и оборачивалась, чтобы помахать ему рукой, но когда тропинка нырнула в лес, мать скрылась за деревьями. Вот она снова появилась ниже, у входа в ущелье, похожая на крошечную фигурку из рождественского вертепа; пересекает небольшой открытый участок – овсяное поле, сжатое, вероятно, в конце весны. Затем дорожка окончательно пропала в густом высоком кустарнике, и мать исчезла из виду. Они проплакали весь вечер и плакали, расставаясь, и сейчас глаза у Витантонио снова защипало. Впервые за три года Доната и Витантонио дали волю чувствам, чего не могли себе позволить, пока он был в бегах, а потому никогда раньше и не плакали, прощаясь. Но в тот день чувства взяли верх.

Витантонио постоял, устремив взгляд поверх оврага Гравина-ди-Латерца, в направлении Беллоротондо. Небо затянуло тучами, с противоположной стороны, из-за Матеры, донеслись раскаты грома. Вдруг стало темно, окрестные холмы словно растворились. Витантонио вздрогнул, услышав позади себя голос:

– Святая Варвара![39]

Это был Рузвельт. Он стоял в паре шагов позади, облокотившись на каменную изгородь загона для скота и равнодушно глядя на него. Витантонио не знал, давно ли за ним наблюдают. И как можно быть таким бесшумным?..

Четыре года назад Рузвельт вернулся из Америки и жил в хижине один со своим стадом, в двух часах пути от Матеры. Порой он по нескольку дней кряду не видел человеческого лица, перегоняя скот с одного пастбища на другое между Апулией и Луканией, окруженный лишь овцами да собаками.

Хижина состояла из одного большого помещения, где на почетном месте висел образ Девы Марии и рядом – портрет американского президента Франклина Делано Рузвельта. Одновременное почитание Богоматери и президента Соединенных Штатов Америки не было редкостью во многих домах Матеры и других горных поселений. И все же тут был особенный случай. Пастух мог часами говорить о своем герое: вот если бы в Италии был такой же Рузвельт; только Рузвельт заботится о бедных; Рузвельт лучший правитель на свете; Рузвельт скоро освободит Италию; Рузвельт погонит немцев до самой границы. Наслушавшись его речей, пастухи Альта-Мурджи решили переименовать своего товарища:, и Марио Монклузо навсегда стал Рузвельтом. Просто Рузвельтом.

Доната навещала Витантонио во второе или третье воскресенье каждого второго месяца, и безопасности ради Рузвельт уступал им для встреч свою хижину, удаленную от любопытных взглядов. Витантонио приходил на рассвете, чтобы не рисковать, и ждал тетю, которая ночевала у кузины в Латерце, на полпути от Беллоротондо. Когда Витантонио впервые вошел в хижину Рузвельта, он глазам своим не поверил: кроме упомянутых образа и портрета на стенах висели десятки открыток и плакатов с видами Манхэттена.

– Почему ты уехал из Нью-Йорка? – спросил он хозяина.

– Нью-Йорк – пустыня, – ответил тот без колебаний.

– Пустыня?.. Сколько там миллионов?.. – Витантонио был сбит с толку.

– Семь! Семь миллионов жителей, но все равно это пустыня. Я прожил там десять лет. Каждое утро по пути на работу я видел в поездах и метро тысячи человек; вечером, возвращаясь с работы, встречал их снова. Но за все это время ни разу словом не перемолвился ни с кем из своих попутчиков. В Америке я был один, и одиночество убивало меня.

– Тогда здесь, в этой дыре, ты тем более должен быть в отчаянии.

– Ничего подобного! С тех пор как я поселился в Мурдже, я ни дня не страдал от одиночества.

Таков был Рузвельт, и так он судил о мире. Он мыслил, как философ, и говорил, как поэт. Очередной проблеск молнии вернул Витантонио к действительности, и он решил вернуться в Матеру. Даже если за два часа пути его застигнет гроза, к наступлению ночи он будет уже у себя в пещере.

Англичанин

Жилище, в котором Витантонио прятался в Матере, представляло собой не столько пещеру, сколько вертикально выдолбленный в камне колодец – в прежние времена это наверняка был резервуар для воды. Снаружи через едва заметный вход можно было попасть в небольшое помещение, служившее кухней, откуда крутые ступени вели в нижнюю пещеру, где всегда царил мрак. Лишь под потолком имелось крохотное, вечно закрытое окошко, пробитое в отвесной скале. Это был запасный выход на самый крайний случай, если бы речь зашла о жизни и смерти. Выпрыгнув оттуда, можно было скатиться по камням в овраг и дальше спуститься на самое его дно по крутой тропке, пригодной лишь для коз да отчаявшихся беглецов.

Когда темнело, Витантонио выходил размять ноги и садился покурить на крыше соседнего дома. С этого ночного наблюдательного пункта год назад он заметил петляющую между скалами тень – в ту самую душную и лунную ночь, когда Англичанин плутал по лабиринтам Сассо-Кавеозо, скрываясь от итальянских патрулей. С высоты Витантонио видел, как тот бесцельно кружит, не догадываясь, что отряд карабинеров поднимается по оврагу и вот-вот натолкнется на него.

В ту ночь появление патрулей удивило Витантонио: расквартированных в Матере карабинеров овраг пугал, и они обыкновенно оставляли наблюдение за ним на совести местных полицейских, в обязанности которых изначально входило следить только за двумя лестницами, ведущими из оврага в город. Заметив, какой опасности подвергается неизвестный, Витантонио, перемахивая с крыши на крышу, в несколько скачков преодолел разделявшее их расстояние и прыгнул ему на спину. Беглец не успел ничего сообразить – одной рукой Витантонио зажал ему рот, а другой приставил пистолет к виску. Следующим движением он резко дернул незнакомца назад – в темноту между скалистыми выступами. Он заметил, как вспотел пленник, и догадался, что тот рассчитывает силы для борьбы. Витантонио сильнее прижал дуло к его виску, чтобы убедить не сопротивляться и вести себя тихо. В этот момент послышались шаги приближающегося патруля. Солдаты прошли в полуметре от них, и обоим казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Они постояли неподвижно еще несколько секунд, пока патруль не скрылся за поворотом. Тогда Витантонио убрал пистолет, и оба выдохнули. Беглец обернулся и впервые взглянул в лицо Витантонио, который, в свою очередь, круглыми от удивления глазами рассматривал его военную форму.