Книга Воскрешение на Патриарших - Владимир Казаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты мне был нужен. Ты самый умный, самый добрый, самый хороший мой… Ты мне был нужен…
– Ты знаешь, о чем я сейчас думаю, Люси? Мне бы комнатку какую, хоть под лестницей, а тебя рядом…
Актеры замерли, увидев меня, идущего через весь зал к сцене. В кукольных глазах Раневской я увидел отчаяние:
– Беги отсюда, Сидор, беги…
Ростислав Янович Плятт, смешно топорща огромный нос, тоже испуганно замахал руками:
– Беги отсюда, парень…
Я оглянулся. Сзади по главному проходу бежали на меня старушки, завитые, как королевские маркитантки, и кто-то большой, то ли пожарный, то ли просто прыткий пузатый дядя, его сопровождала пара рыжих рязанских ментовских морд…
Актеры мне махали в сторону правых кулис. Там было видно пятно двери. Я рванул туда. Путаясь в коридорах, разбивая коленки на многочисленных ступеньках, спотыкаясь о бронзовые штанги, придерживающие ковры, я наконец очутился перед белой дверью. На ней висела табличка, схематично изображающая голову в шляпе. Не раздумывая, я влетел туда.
Передо мной белел и тихо шелестел унитаз. Бачок под потолком казался огромной глыбой, куском гранита, нависшим над моей головой.
«Вот-вот он рухнет на меня, и все», – мгновенно понял я.
И чтобы ускорить этот миг, тем более, я уже слышал матерное сопение рыжих ментов за тонкой перегородкой сортира, я схватился двумя руками за висящую на цепочке бронзовую ручку – о, как она похожа на таинственный футляр для древних манускриптов – и дернул, насколько хватало сил. Освобожденная вода с радостью выдохнула и ринулась вниз. В дверь кто-то звонко треснул. Я обернулся. Справа от неожиданно латунной дверной щеколды я вдруг увидел висящий на черном пластиковом держателе рулон нереальной в 79-м розовой туалетной бумаги.
«Вот и все, – пронзила мысль. – Сверхзвездный! Точно! Цветок у Ленки дома, там, далеко-далеко, в той прекрасной жизни в Коробейниковом переулке назывался гипераструм! Это же значит – сверхзвездный!»
Лучи солнца врезались в желтую стену церкви Вознесения и шумно падали вниз, образуя залежи теней у подножия храма. Игорь не слышал этого сшептывающегося треска, но знал, что он когда-нибудь его обязательно услышит. Как и звук трущихся боками облаков или скрежет ночных звезд о волнистую гладь льда весенних Патриарших прудов. Похмельная, лирическая дребедень мирно копошилась у него в голове.
Сегодня утром он вдруг резко и неожиданно для самого себя позвонил Полине и попросил ее о встрече. К великому изумлению, она сразу согласилась. И вот он ждал ее на скамейке в небольшом скверике, занимающем уютное пространство между глухой стеной сада старинного особняка и храмом Вознесения Господня. Большого Вознесения, как было принято говорить в старой Москве. Обычно добавляя – там, где венчался Пушкин.
Игорь смотрел на памятник А. Н. Толстому, находившийся прямо перед ним. Бронзовый человек сидел в кресле в писательской позе – нога на ногу. Этот памятник был как-то уместен и эстетичен здесь. Как форма, как часть пейзажа, как необходимая фигура пространства. Да и как писатель Алексей Николаевич был высшей пробы.
«Его „Хождение по мукам“ – сильнейшая вещь. А сколько лет сейчас Полине? Двадцать семь? Нет. Когда мы встретились, ей было… двадцать три. Наверное. Значит… Сейчас ей двадцать девять, что ли? Мама дорогая. У нее же жизнь целая прошла. Ну да. Полинке маленькой второй год, наверное. А замуж? Лет пять примерно назад вышла. Вот дела. Это у меня за сорок, а дальше незаметно. Странно как. А ведь сегодня все может решиться со мной. А что именно? Зачем я встречаюсь с Полиной? Как я вообще решился на это? А Толстой молодец. И „Гиперболоид“ – отличная вещь. Не перечитывал с юности, а до сих пор помню про дачу на Крестовском острове и расщепленную лучом аппарата сосну. Что же она не идет?»
Рядом с ним на лавочке лежат букет белых лилий. Он их очень любил. И мало того, любил дарить эти цветы. Чтобы у того человека долго стоял дома густой запах белых бутонов. Игорю было приятно думать об этом запахе в чужой квартире. Рядом лежала книжка большого, детского формата «Приключения Буратино». Он в последний момент сообразил, что надо что-то подарить и младшей Полине, и купил в ближайшем киоске эту книгу. С яркими иллюстрациями. О том, что автор в бронзовом виде сидит перед ним, он сообразил позже.
Ударил колокол. Сидевшая на урне галка вздрогнула и уронила стаканчик с остатками мороженого обратно. Птица укоризненно посмотрела в сторону колокольни. Игорю даже послышалось, как она сказала: – Эх…
– Эх. Опоздала! Извини. Пробки, – перед ним стояла Полина. Она улыбнулась и присела рядом.
– Привет. Рад тебе. Очень.
– Я тоже тебе рада.
– Как младшая Полина?
– В садике. Ты не представляешь, какой это электровеник! Ни секунды на месте!
– Жуть!
– Тебе смешно… Я же вслед за ней мечусь как угорелая… А я уже старенькая тетя.
– Не смеши.
– Правда. Осенью тридцатник. Это срок.
– Какой такой срок? Ты что?
– Нет. Это правда много. Я знаю.
– Полин, выходи за меня замуж.
– Нет. Извини, но нет. Это невозможно.
– Глупый вопрос, но я спрошу. Почему?
– Сложно объяснить. Ты многого не понимаешь, не знаешь. Здесь куча причин. Я к тебе хорошо отношусь, но это невозможно.
– Ну и?
– Этого мало. Неужели ты не понимаешь? И потом, у меня же семья.
– Разведись.
– Нет. Я только недавно поняла, как мне нужна моя семья.
– Странно все это. Неужели ко мне такое отвращение?
– Отвращения нет, а есть семья, которую я уважаю, точно так, как уважаю и ценю тебя. И не надо обижаться.
– Полина, столько лет… Извини, я глупость говорю.
– Я все понимаю.
– Я же люблю тебя.
– Игорь, я не виновата в этом. Поверь. Может, я где-то не то тебе что сказала, прости. Наверное, не надо было. Я же вроде никаких обещаний, гарантий никогда не давала тебе. Да и вообще! Глупо как-то. Я правда к тебе хорошо отношусь. Но не то, не то. Понимаешь?
– Понимаю.
– Знаешь, я тебе очень благодарна за одну вещь. Ты, наверное, даже не представляешь. Не догадываешься.
– За что?
– У всех бывают минуты слабости или отчаяния, и, если ты поймаешь женщину в этот момент, то шанс привязать ее к себе возрастает многократно, но потом ей будет некуда деваться, и это еще страшнее. Понимаешь?
– Не очень.
– Не важно. Главное, что это было, и ты не сделал. Спасибо тебе за это.
– Ничего не понял. Что я не сделал?
– Не важно. Цветы мне?
