Книга Вдали от рая - Олег Рой

«Интересно, операция на мозг – это очень мучительно? – думал Волошин, бродя по стерильным коридорам респектабельного медицинского центра. – Где-то я читал, что сам мозг не чувствует боли… Но ведь до него еще надо добраться… Как это, интересно, делают? Череп, что ли, вскрывают? Ужас какой…»

Как ни странно это для нашего тяжелого времени, когда не только каждый второй, но просто-таки каждый первый страдают тем или иным недомоганием, Виктор Волошин был на удивление здоровым человеком. Даже обычными простудами и гриппами, с роковой неизбежностью подстерегающими жителей средней полосы большую часть года, болел крайне редко. Все его хвори обычно сводились к мелким травмам типа заноз или случайных порезов, редким и недолгим простудам или небольшим проблемам с пищеварением. Как правило, и то, и другое, и третье легко излечивалось мазями и отварами Захаровны. И если не считать регулярных, три раза в год, посещений дантиста (за своими зубами человеку его статуса следить было просто необходимо, как говорится, положение обязывало), Виктор и не помнил, когда был последний раз на приеме у врача. И вдруг – такая напасть, заставившая его столько времени таскаться по кабинетам медицинского центра. Он провел здесь целый день, потом еще один, и еще… Диагностика оказалась на удивление долгим и нудным делом. Он проходил какие-то процедуры, получал на руки заключения, малопонятные для далекого от медицины человека, и относил их своему лечащему врачу. А тот, внимательно прочитав бумажки, только поправлял очки и, избегая прямо отвечать на нетерпеливые вопросы Волошина, заявлял, что для полноты картины нужно сделать еще то-то и то-то, только тогда можно будет говорить с определенностью. И Виктор послушно отправлялся на очередное весьма недешевое исследование.

– Расслабьтесь. Дышите спокойно. Постарайтесь не шевелиться. Больно не будет…

Он знал, что больно не будет. И тем не менее зажмурился, когда его, лежащего на спине в одних трусах, вдвинуло, буквально засосало в длинную темную гудящую трубу, где он почувствовал себя то ли космонавтом, то ли водолазом, то ли микробом в лабораторной пробирке…

«Даже если операция спасет от смерти, смогу ли я после нее стать таким же, каким был? Или превращусь в ходячую развалину, стану несчастным слабоумным? Вроде Сережи? Вот мамочке-то радости будет! Она любит возиться с умственно отсталыми. Наверное, когда взяла этого Сережу, то удовлетворила свою давнюю мечту… А что, если несчастье на меня накликал Сережа? Одним своим присутствием, с того момента, как завелся в уютном Привольном, в моем, можно сказать, родовом гнезде? Недаром древние греки и римляне считали всяких уродов дурным знамением… Вот гадость! Во всем виновата мать. Уродец ей, видите ли, дороже родного сына!»

Неприятное гудение и вибрация трубы наконец прекратились. Прохладная движущаяся часть, на которой лежал Волошин, вывезла его снова к свету.

– Вставайте. Одевайтесь.

– А результат? – привычно спросил он и получил привычный ответ:

– За результатами – к вашему врачу.

К кабинету врача Волошин добрался измученным – не столько физически, сколько морально. Подгибались ноги. Бросало то в жар, то в холод.

Виктор с трудом подвинул к себе стул, чтобы рухнуть на него.

– Доктор, хватит ходить вокруг да около, – прохрипел он. – Признайтесь честно, что со мной. Все-таки опухоль, да? Сколько мне осталось?..

На очкастом лице врача снова читалась озабоченность – но какая-то новая, иного качества, чем была до того, как Волошин начал обследоваться. Наконец он поднял взгляд от бумаг, которые так долго и внимательно изучал, и, запинаясь, произнес:

– Видите ли… Дело в том, что… Вы совершенно здоровы.

Волошин подумал, что не расслышал, и недоуменно уставился на врача, который снял очки, и без них показался еще моложе – совсем юным, как студент-третьекурсник, и очень растерянным.

– Видите ли… Обследования не нашли у вас никакой патологии, – подробно объяснил он. – Физически вы в норме, соответствующей возрасту. Никаких болезненных процессов, объясняющих ваши симптомы, нет.

В первую минуту Виктор едва не захлебнулся от нахлынувшего облегчения. Но вслед за тем он понял, что разочарован:

– Но тогда что со мной?

– Этого я сказать не могу. Повторяю, физически вы совершенно здоровы. А обследованием психики занимаются другие специалисты…

– Вы что, сумасшедшим меня хотите обозвать?

– Ну что вы! При чем тут сумасшествие? Есть множество, так скажем, отклонений, которые существенно затрудняют жизнь, но ни в коем случае не делают человека психически больным. Отнеситесь к этому спокойно, мы же с вами в двадцать первом веке живем! На Западе уже давно каждый состоятельный человек регулярно посещает своего психоаналитика – это совсем не считается зазорным, наоборот, говорит о том, что пациент заботится о себе. А у нас до сих пор любое слово, включающее слог «псих», воспринимается как оскорбление…

Из последующего длинного монолога Волошин уловил одно: обследование, влетевшее в кругленькую сумму, ничего не показало. Он остался на том же месте, где и был.

Все еще сожалея о зря потраченных деньгах и костеря отечественную медицину, Волошин вышел на улицу и обнаружил, что его «Вольво» наглым образом «затерли» – какой-то нахальный старенький «Фольксваген», грязный, с выломанным фирменным знаком, остановился впритирку, совершенно лишая возможности сдвинуться с места. Возмущенный подобной беспардонностью Виктор несколько раз требовательно нажал на клаксон, призывая владельца развалюхи и уже заранее обрушивая на его голову все мыслимые и немыслимые проклятия. Ждать пришлось недолго – скоро рядом с ним возникла словно из-под земли невысокая стройная девушка в узких брючках и топике.

– Извините меня, пожалуйста! – скороговоркой протараторила она. – Мне нужно было зайти тут в одно место, буквально на минуточку и очень срочно. А припарковаться больше негде, сами видите…

У нее были длинные, вьющиеся крупными локонами черные волосы, и она вдруг откинула их назад почти тем же самым движением головы, каким это делала Вера. И этот жест, такой непроизвольный, естественный и женственный, вдруг вызвал в Волошине целую бурю эмоций. Сказать, что он разозлился, – значило не сказать ничего. Он был вне себя от гнева, он взбесился, он просто убить был готов эту девицу, которая посмела присвоить себе то, что принадлежало только Вере, ей одной. И Виктор вдруг сорвался и накинулся на девушку, крича и обливая ее потоками такой грязной брани, которой сам от себя не ожидал. Но тем удивительнее была встречная реакция. Незадачливая водительница не стала оскорблять его в ответ, не обиделась, не расплакалась, словом, не сделала ничего такого, что можно было бы ожидать от любой другой, оказавшейся на ее месте женщины. Она лишь вздохнула и тихим, ласковым тоном, почему-то напомнившим Волошину тон Захаровны, проговорила:

– Бедный, как же вам тяжело…

– Что-о? – опешил прервавшийся на полуслове Виктор.

– Я понимаю, как вам сейчас тяжело, – повторила она так, словно и не слышала ни одного из его оскорблений. – Когда человек подвергается такому сильному энергетическому воздействию, как вы, жить трудно, почти невозможно. Начинаешь ненавидеть весь мир…