Книга Аскольдова могила - Михаил Загоскин

— Скоморох! — повторил с негодованием Фенкал.

— Да неужли ты думаешь, — продолжал хладнокровно незнакомый, — что Владимир отличает тебя от прочих гусляров, которыми набиты его княжеские чертоги? Нет, Фенкал, на твоей родине и князья и витязи знаменитые чтят, как равных себе, и братаются с вещими скальдами, а здесь их кормят, только посытнее других челядинцев. Ведь для Владимира что борзый конь, что резвый пес, что голосистый певец — все едино! У него красивых коней кормят ярою пшеницею, на резвых псов надевают серебряные ошейники, а на вашу братию, певцов, кафтаны из дорогой камки — вот и все тут. Правда, Владимир до сих пор еще ни коням своим, ни псам поместьев не раздавал, да почему знать, авось придет и их черед.

Бледные щеки Фенкала вспыхнули; он схватил за руку незнакомца и сказал тихим голосом:

— Ты правду говоришь, товарищ! Певец, который охотою согласился служить Владимиру, недостоин называться скальдом, точно так же как и тот, который, попав к нему в неволю, утешится, променяет свою хижину на его позлащенные чертоги и не умрет от тоски по своей родине.

— Умереть-то всегда успеешь, — прервал незнакомый, — руки на себя не подымутся, так в Днепре есть омуты. Да уж это последнее дело: надобно прежде не в том, так в другом удачи попытать. Правда, уйти-то отсюда трудненько: вишь как этот чужехват Владимир локти-то поразодвинул, — куда ни погляди, все его да его. Родина твоя, как я слыхал, больно далеко отсюда: говорят, по самый край земли, — так и без погони не скоро туда доберешься; а теперь, как разошлют во все стороны гонцов да велят о тебе клич кликнуть, так, вестимо дело, не дойдешь до дому.

— О, я не сомневаюсь, — прервал Фенкал, — одна только смерть избавит меня от этого ненавистного рабства.

— И я то же думаю: конечно, смерть, да только чья?

— Как чья?

— Ну да! Неужли то тебе и в голову не приходило: что, если умрешь не ты, а Владимир?..

— Владимир? — повторил с удивлением скальд.

— А что?.. Уж не думаешь ли ты, что он два века проживет?

— Но он еще в самой силе и поре своей…

— Да разве только одни старики умирают?.. Слыхал ли ты, Фенкал, о прежних киевских князьях Аскольде и Дире?

— Слыхал.

— Так знаешь, чай, что и они были в самой силе и поре, когда отправились на житье к своим предкам.

— Но их умертвил предательски Олег.

— А разве правнука-то его убить никто не может?

— Что ты говоришь? — вскричал с приметным испугом Фенкал.

— Ничего. Эка диковинка, подумаешь! — продолжал спокойно незнакомый. — Добро бы кто-нибудь рода знаменитого, а то рабынич, сын ключницы Малуши, прибрал к рукам всю землю Русскую да и в ус себе не дует: попивает с своими витязями да потешается песнями знаменитого скальда Фенкала, который, живя в неволе, позабыл и то, что люди не всегда своею смертию умирают. То-то и есть — видно, золоченые-то цепи таскать не тяжело!.. Да что из пустого-то в порожнее пересыпать! Прощай, молодец, и так я с тобой заболтался! Видишь, народ собирается вокруг княжеских палат: может статься, Владимир сегодня хоть в окно выглянет, так мне хочется вместе с другими крикнуть: «Да здравствует наше красное солнышко, наш батюшка великий князь!»

— Постой! — вскричал Фенкал. — Скажи мне…

— Что тебе сказать? Русскую поговорку, что ль?.. Изволь: «Глупый свистит, а умный смыслит». Прощай, добро!

Сказав сии последние слова, незнакомый подошел к толпе варяжских воинов, которые, теснясь вокруг одного из своих товарищей, казалось, слушали его с большим вниманием.

— Да полно, так ли, Икмор? — говорил Якун. — От кого ты это слышал?

— От жреца Лютобора — ему как не знать. Вот до чего мы дожили, товарищи! Если б на родине узнали, что мы разиня рот смотрим, как над нами здесь ругаются, и не смеем рук отвести, — так и жены-то бы наши сгорели от стыда. Слыхано ли дело: приносить в жертву природного варяга! Да разве мы за тем покинули наши домы, чтоб эта козлиная борода, Богомил, выбирал из нас, как из стада баранов, любую жертву? Да и кому же: добро бы нашему богу Одену, а то какому-то деревянному болвану с золотыми усами[65], перед которым и шапки-то снять не хочется.

— А я слышал о сыне какого-то Феодора, — прервал один из воинов.

— Экий ты братец! — подхватил Икмор. — Да ведь этот Феодор был нашим десятником; он природный варяг и прежде не так назывался.

— Э, знаю, знаю! — закричал Якун. — Да он уж года два не служит в нашей дружине.

— Так что ж? Разве только тот и варяг, кто не скидает шелома да мерзнет по зимам у дверей великокняжеских? Эх, братцы, дали мы волю этим русинам! Глядите-ка, сколько их высыпало на площадь, а все ведь затем, чтоб над нами смеяться: чай, все уж знают, что сегодня приносят в жертву варяга. Вот уж, ничего не видя, смотрите, как этот долговязый, глядя на нас, ухмыляется. Чему ты зубы-то скалишь? — продолжал Икмор, обращаясь к незнакомому, который, завернувшись в свою верхнюю одежду, стоял позади варяжских воинов и улыбался, слушая их разговор. — Экий леший проклятый! Над кем ты смеешься?

— Да не погневайтесь, господа честные, — над вами, — отвечал спокойно незнакомый.

— Как «над нами»?.. Ах ты неотесанный болван! — вскричал Икмор. — Да к роже ли тебе смеяться над варяжскими витязями?

— А как же не смеяться-то!.. — сказал хладнокровно незнакомый. — О чем вы сошлись горевать?.. Эх, молодцы, молодцы — «снявши голову, о волосах не плачут». Вольно ж вам было сглуповать да отпустить в Византию ваших товарищей. Много ли вас теперь осталось? Ребятушки киевские шапками закидают. Нет, господа, Владимир-то себе на уме: смекнул, что с вами ладу не будет, если он не рассует вас по разным местам. То-то и есть! Говорят: «Русский человек задним умом крепок», а поглядишь — так и варяги-то не дальше нашего видят.

— А что, братцы, — сказал Якун, — ведь этот пострел дело говорит: кабы мы сами не сплоховали… Да кто ты таков, — продолжал он, обращаясь к незнакомому, — и откуда родом?

— Не бойтесь — я не здешний, со мной говорите смело: в донос не пойду.

— Да ты, никак, ратный человек? — спросил один из воинов.

— Вот то-то и есть! Кому другому, а мне как не пожалеть о вас? Храбрые варяжские витязи, сподвижники Святослава, живут в таком загоне!.. И то ли еще будет, погодите! Теперь вы все как будто бы по охоте служите, а придет время — станете служить из-под палки.

— Из-под палки! — вскричал с негодованием Икмор.

— Да, не погневайтесь! И теперь у вас старшими-то все русины, а вот еще годок-другой, так и десятника ни одного из варягов не будет.

— Клянусь Геллою, — прервал Икмор, — я лучше соглашусь умереть!..