Книга Замечательные чудаки и оригиналы - Михаил Пыляев

Существует рассказ, что за остальные шесть песен «Илиады» ему московский книгопродавец предложил только 150 рублей, но тот их не принял и бросил свой перевод в печку. Неизвестно, каким образом сохранилась седьмая, восьмая и половина девятой песни, которые были напечатаны в «Вестнике Европы» 1811 года. Костров умер 9-го декабря 1796 года и похоронен в Москве, на Лазаревском кладбище. Происхождением он был крестьянин Вятской губернии, но сказывал сам о себе, что он сын дьячка.

Из старинных поэтов был еще замечательный по своим странностям – это В.П. Петров. Костров перевел «Илиаду», Петров – «Энеиду», и оба шестистопными ямбами. Петров имел важную, напыщенную наружность; он был друг Потемкина; произведения его теперь забыты – виною тяжелый, выспренний слог.

Этот бард писал свои оды, ходя по Кремлю; за ним носил бумагу и чернильницу его ливрейный лакей. При виде Кремля он наполнялся восторгом, останавливался и писал. Костров не любил стихов Петрова, но пьяный за пуншевою чашею любил их слушать.

Князь Вяземский рассказывает, что при одной барыне-старушке читали раз оду Петрова к графу Гр. Орлову:

Блюститель строгого Зенонова законаИ стоик посреди великолепий трона.

При первом стихе старая барыня прервала чтеца. «Какой вздор! Совсем не Зенонова: законная жена графа Орлова была Зиновьева; я очень хорошо знавала ее».

Глава XV

Странствующие литераторы. – Духовный майор Д-ов. – Вице-губернатор Ш-в; любитель печальных церемоний. – Заботы его о своем гробе. – Другой любитель похорон, Лужков. – Богатые помещики оригиналы Кротков и Мацнев. – Богач Фалеев

В былые годы в Малороссии существовали странствующие поэты, которые проживали в домах богатых панов и оживляли семейные празднества своими импровизациями. В XVIII веке по Малороссии в каникулярное время расхаживали киевские студенты и представляли духовные драмы, бандуристы распевали возле церквей духовные гимны, а на площадях и в домах – думы (род баллад) и патриотические песни. Из всего этого не осталось теперь и следа, но у русских помещиков еще в начале текущего столетия проживали в подмосковных и в приволжских усадьбах домашние поэты и сочинители, которые в дни тезоименитств своих помещиков писали на эти торжества вирши, сочиняли пьесы, шарады в лицах и т. д. Из таких дворовых сочинителей известны по оставленным ими печатным трудам: Матинский, дворовый человек графа Разумовского, и Вроблевский, такой же крепостной графа Шереметева; первый из них написал комическую оперу «Петербургский Гостиный двор», которая долго не сходила с репертуара; второй известен также, помимо театральных пьес, многими учеными переводами с немецкого и других языков. В старину поэзия и бедность были почти синонимы, и многие такие прислужники или жрецы Аполлона ходили по линиям Гостиного и Апраксина двора в рубище, в дырявых сапогах по лавкам, подавая каждому встречному четко написанный акростих, в довольно звучных стихах, начальные буквы которого воспроизводили фамилию поэта, а остальные гласили, что автору нужны сапоги и кусок хлеба.

Помимо таких странствующих литераторов, еще в начале сороковых годов можно было встретить объявление в газетах, что «Т-в жительствует на Выборгской стороне в доме такого-то, что он сочиняет стихотворения на разные случаи, как-то: поздравительные, театральные, погребальные надписи на памятники и пишет различные письма, как амурные, так и деловые».

Долгое время в Москве пользовался большою популярностью прозванный духовным майором отставной гусар павловских времен Д-ов, который изобрел себе особого рода занятие – предшествовать все погребальные процессии и присутствовать при всех архиерейских и митрополичьих служениях. Он на богатых похоронах всегда шел впереди печального кортежа в отставном гусарском голубом мундире, с напудренными завитками на висках и с косой на спине; на голове его была огромная треугольная шляпа с полуаршинным белым плюмажем.

На митрополичьих служениях он прочищал путь владыке и во время служения ставил к образам свечи, поправлял лампады и суетился всюду. Когда, бывало, говорили о похоронах, то при этом прибавляли: «Да, похороны были богатые, с майором».

Купеческие похороны были особенно приятны для старого гусарского майора, потому что он тут был всегда почетнейшим гостем и угощаем был на славу. Занимаясь таким почетным занятием, он считал себя почти официальным лицом в городе и, проживая по квартирам, не платил домохозяевам ничего. Нанимая квартиру, он не давал хозяину никакого задатка, но заявлял, что благородное его слово вернее всяких контрактов. И в самом деле, если до переезда его на квартиру хозяин, зная его привычки, просил не задерживаться у него, то он сдерживал слово и переезжал в назначенный день. По большей же части дело выходило так: когда истекал месяц, являлся хозяин с требованием платы за квартиру; жилец отвечал, что не может теперь отдать. На другой и на третий месяц повторялось то же.

Выведенный из терпения хозяин обращался в полицию. «Да чего же вы хотите?» – спрашивали у него в участке. – «Конечно, денег». – «От Д-ва то? Да он даром живет, это всем известно и так, ведь он духовный майор, у преосвященного состоит. Мы на него и жалобы не принимаем, и если вы искать станете, то только время потратите. А вы лучше приищите-ка для него приличную квартиру, заплатите за месяц вперед, а там поклонитесь ему и попросите его переехать». И хозяин, следуя этому благоразумному совету, поклонится павловскому служаке, сделает надлежащее приношение ему же и перевезет духовного майора к новому домохозяину.

Лет пятьдесят тому назад или немного более проживал и в Петербурге такой же любитель всяких богатых покойников. Это был отставной вице-губернатор Ш-ев, последний до того обожал усопших, что, узнав от гробовщика, что в таком-то доме скончался такой-то, брал из дому небольшую подушку и прямо переселялся в квартиру мертвеца, он его обмывал, читал по нем псалтырь, провожал на кладбище и покидал последним могилу.

Материально обеспеченный, он всю жизнь проводил в таких хлопотах и даже сам, видимо, желал поскорей умереть. Он прежде служил у известного мистика, министра императора Александра I князя Голицына, был масоном и чуть ли не принадлежал к татариновской секте. Старику шел восьмидесятый год, и смерть не приходила, старик очень скучал. Но вот легкое нездоровье посетило его. Он просто обрадовался, послал за старым своим приятелем-гробовщиком. «Что вам угодно?» – спросил последний. «Сними мерку с меня да поспеши, не медли работой. Гроб сделай из дубового дерева, полированный, под лак, лучшей работы, ручки поставь серебряные, да приделай и замок с ключом к нему. На крышке, против того места, где будет лежать моя голова, вырежь отверстие и вставь в него толстое стекло».

Но гроб простоял еще два года, Ш-в два раза в неделю ходил его осматривать. За два дня до смерти он писал гробовщику: «Приготовьте мне мое жилище, обметите его и почистите. В прошедший раз я заметил, что ручки потускли… пожалуйста, содержите гроб в чистоте…» Через два дня он умер.

В Петербурге, в первой четверти нынешнего столетия проживал другой такой же любитель похорон – это был Иван Федорович Лужков, служивший при императрице Екатерине II в Эрмитаже, в должности библиотекаря и консерватора драгоценных вещей. Императрица очень любила говорить с Лужковым; последний был человек строгой честности и говорил государыне одну правду, иногда в очень резкой форме. Екатерина часто, разбирая эстампы и камеи, спорила с ним и, выходя из Эрмитажа, нередко говорила Лужкову: «Ты всегда споришь и упрям, как осел». Лужков на это, вставая с кресел, отвечал: «Упрям, да прав!»