Книга Николай I и его эпоха - Михаил Гершензон

Таким же образом было строго подтверждено: «Не должно быть допускаемо в печать никаких, хотя бы и косвенных порицаний действий или распоряжений правительства и установленных властей, к какой бы степени сии последние ни принадлежали»; «впредь не должно быть пропускаемо ничего насчет наших правительственных учреждений, а в случаях недоумения должно быть испрашиваемо разрешение»; «не должно быть пропускаемо к печатанию никаких разборов и порицаний существующего законодательства». Для газет и журналов даны такие правила: «Рассказывать события просто, избегая, елико возможно, всяких рассуждений; вовсе или почти не упоминать о представительных собраниях второстепенных европейских государств, об их конституциях и проч.; избегать говорить о народной воле, о требованиях и нуждах рабочих классов и т. д. Самым решительным образом запрещались «критики, как бы благонамеренны ни были, на иностранные книги и сочинения, запрещенные и потому не должные быть известными».

Особенное внимание обращали на себя статьи по русской истории:

«Сочинения и статьи, относящиеся к смутным явлениям нашей истории, как-то: ко временам Пугачева, Стеньки Разина и т. п., — и напоминающие общественные бедствия и внутренние страдания нашего отечества, ознаменованные буйством, восстанием и всякого рода нарушениями государственного порядка, при всей благонамеренности авторов и самых статей их, неуместны и оскорбительны для народного чувства, и оттого должны быть подвергаемы строжайшему цензурному рассмотрению и не иначе быть допускаемы в печать, как с величайшей осмотрительностью, избегая печатания оных в периодических изданиях».

Усиленному гонению подверглись исследования по народной словесности, собрания народных песен, пословиц и проч. По этому вопросу мы встречаем много распоряжений. Так, по поводу собрания «народных игр, загадок, анекдотов и присловий», напечатанного в курских «Губернских ведомостях» в 1853 году, было предписано:

«Отклонять на будущее время пропуск цензуры таких народных преданий, которыми нарушаются добрые нравы и может быть дан повод к легкомысленному или превратному суждению о предметах священных и которых сохранят в народной памяти через печать, нет никакой пользы».

В следующем году по поводу книги «Русские пословицы и поговорки, собранные и объясненные Ф. Буслаевым», в которой иные поговорки признаны неприличными, сделано такое распоряжение, «чтобы впредь не пропускали в печать подобных поговорок… которые… не может, конечно, быть полезно оглашать и вводить как бы в общее употребление». Вскоре встречаем еще предписание:

«Наговоры и волшебные заклятия, как остатки вредного суеверия, не имеющие и в ученом отношении никакого значения, вовсе не должны быть допускаемы к печати, не только в периодических изданиях, доступных большему и разнообразному кругу читателей, но даже и в сборниках и книгах, составляемых с ученой целью и предназначенных для образованного класса публики».

Затем еще:

«Народные песни, предаваемые печати, должны быть подвергаемы столь же осмотрительной цензуре, как и все другие произведения словесности, не должны быть пропускаемы такие, в которых воспевается разврат, позорящий и разрушающий семейный быть, ибо желательно, чтобы подобные песни, если они точно живут в народе, искоренялись даже в самых его преданиях, а не поддерживались и обновлялись в памяти появлением их в печати».

Если памятники народного творчества считались опасными даже в научных изданиях, то совершенно понятно, что цензура строго следила за изданиями для народа и за лубочными картинками; строгости эти распространялись даже на пряничные доски.

Приведу еще одно распоряжение:

«Имея в виду опасения, что под знаками нотными могут быть скрыты злонамеренные сочинения, написанные по известному ключу, или что к мотивам церковным могут быть приспособлены слова простонародной песни и наоборот, главное управление цензуры, для предупреждения такого злоупотребления, предоставило цензурному комитету, в случаях сомнительных, обращаться к лицам, знающим музыку, для предварительного рассмотрения нот».

Понятно, насколько все подобные распоряжения, подобные опасения заставляли цензуру быть придирчивой и подозрительной, а всего подозрительнее был бутурлинский комитет, который постоянно делал доклады государю о вредности такой-то книги или такой-то статьи и постоянно объявлял высочайшие повеления по цензуре, делал строгие указания и замечания по цензурному ведомству. Для примера того, как комитет относился к делу, приведу следующий случай. В начале 1849 года комитет сделал выговор за статью в «Современнике» — «О значении русских университетов». Комитет сам признавал, что статья эта, по ее изложению, не имеет ничего предосудительного, что, напротив, везде говорится в ней о нравственности и благотворности к правительству, о любви к России и проч.; но, вникнув во внутренний смысл статьи, комитет призывал в ней неуместное для частного лица вмешательство в дело правительства… Гр. Уваров пытался защищать статью. «Какой цензор или критик, — писал министр в своем объяснении, — может присвоить себе дар, не доставшийся в удел смертному, дар всевидения и проникновения внутрь природы и человека, дар в выражениях преданности и благодарности открывать смысл, совершенно тому противный? Я вижу себя принужденным откровенно заметить на это, что стремление, недовольствуясь видимым смыслом, прямыми словами и четно высказанными мыслями, доискиваться какого-то внутреннего смысла, видеть в них одну лживую оболочку, подозревать тайное значение, что это стремление неизбежно ведет к произволу и несправедливым обвинениям». Несмотря на объяснения Уварова, статья «Современника» все-таки признана вредной и велено: «все статьи в журналах за университеты и против них решительно воспрещаются в печати».

Приведу из интересных записок А. В. Никитенко несколько указаний на цензурную практику при комитете 2 апреля. Напоминаю читателям, что Никитенко служил цензором и близко знал ход дел.

В 1849 году «цензор Мехелин вымарывает из древней истории имена всех великих людей, которые сражались за свободу отечества или были республиканского образа мыслей — в республиках Греции и Рима, вымарываются не рассуждения, а просто имена и факты. Что же это такое? Крестовый поход против науки?.. Здесь все под одну шапку: вы все люди вредные, потому что мыслите и печатаете свои мысли…»

В апреле 1850 года в дневнике Никитенко читаем:

«Получена от министра конфиденциально бумага, по запросу верховного или, как его называют, негласного комитета, следующего содержания: «Вышла гадальная книга. От цензурного комитета требуют, чтобы он донес, кто автор этой книги и почему этот автор думает, что звезды имеют влияние на судьбу людей?» На это комитет отвечал: «Книгу эту напечатал новым — вероятно, сотым — изданием такой-то книгопродавец, а почему он думает, что звезды имеют влияние на судьбу людей, — комитету это неизвестно». Ныне в негласном комитете председательствует, вместо Бутурлина, генерал-адъютант Николай Николаевич Анненков. Кажется, наша литература в последнее время уж очень скромна, так скромна, что люди образованные, начавшие было почитывать по-русски, теперь опять вынуждены обращаться к иностранным, особенно французским, книгам; однако Анненков в каких-то книжках и журнальных статьях набрал шестнадцать обвинительных пунктов против нее — разумеется, все из отдельных фраз — и приготовил доклад».