Книга Сталинбург - Антон Фридлянд

— Ну что ты за долбоеб, Матфейка! — обратился к нему отец Лаврентий. — Юмора не понимаешь, что ли? Кто ж тебя без хуя оставит! Режиссер без хуя — как село без церкви. Я пошутил просто, а ты, не разобравшись, в лес уебал.

— Пошутил, значит? — буркнул Матвей. — Ну и шуточки у вас, святой отец…

— Пошутил, конечно. Никто тебе хуй резать не будет — Святейшим Двуглавом клянусь. Пару пальцев на ноге оттяпают и все дела. Так сказать, чисто символически.

Монахи тем временем обступили режиссера сужающимся кольцом.

— Эй, ребята, только не пиздить! — велел белорясым священник. — Он все осознал и будет себя вести примерно. Так ведь, Матфейка?

Мэту пришлось кивнуть в знак согласия, и монахи, бережно взяв под локти, поместили его в один из «бобиков», который затем доставил его обратно в дом творчества. Обед ему принесли в келью, спросили, не нужно ли еще чего-нибудь, а услышав, что не нужно, оставили наедине с телевизором, заперев дверь на два замка.

Беготня по лесу утомила Матвея, но когда он, разобравшись с обедом, решил немного вздремнуть, дверные замки лязгнули, и в приоткрывшуюся дверь просунул свою голову безусый служка:

— Матфей Сергеевич, к вам посетитель!

Просто день визитов какой-то, — проворчал Матвей, поднимаясь с кровати. Кто это может быть? Точно не отец Лаврентий. Значит, или брат, или Пашка. Скорее первый вариант. Выходит, одумался брательник — понял, что не место известному режиссеру в этой дыре. Сейчас он выскажет Севе все, что о нем думает, а также об отце Лаврентии, о мудаках в белых рясах и обо всем доме творчества!

Но когда Мэта доставили в комнату для свиданий, он увидел не Севу и не Пашу. В обшарпанной комнатке, сложив руки на столе, сидела Баррикада. Перед ней лежала папка с гербом Министерства культуры и ручка.

33. Сценарный план

Визит Баррикады носил сугубо деловой характер — она принесла на подпись бумаги из министерства, регулирующие авторские права на будущий фильм. Разговор был также деловым, ни шага в сторону — ведь над их головами висела камера наблюдения с микрофоном. Но если бы эта камера была направлена девушке в лицо, наблюдатели наверняка заподозрили бы неладное — так не смотрят на того, с кем тебя связывают исключительно рабочие отношения.

В конце их встречи Баррикада, кусая губы, поинтересовалась, как продвигается работа над сценарием и есть ли у Матвея какие-нибудь пожелания. Продвигается хорошо, пожеланий нет, — ответил он. Единственным его пожеланием, которое он, к сожалению, не мог высказать, было оказаться не в проклятом доме творчества, а в квартире Баррикады, наедине с ней. Попрощавшись, девушка забрала папку со стола, а ручка осталась лежать перед режиссером. Стараясь не совершать резких движений, он сунул ее в карман.

Позже, во время прогулки по двору, дождался, чтобы сопровождавший его Миша Куц свалил куда-то и убедившись, что за ним никто не следит, достал ручку, открутил колпачок. Внутри, как он и рассчитывал, находилась записка, намотанная на стержень. Из этой записки Мэт узнал, что с Пашей все хорошо, хотя он и находится в бегах, а событие, которого они оба так ждут, назначено на девятое мая. В конце — приписка: «Что бы ни случилось, я никогда не забуду тебя». А случиться могло все что угодно, понимал Матвей.

Мало знать дату побега — нужно еще каким-то образом выбраться отсюда в нужный день. Обе попытки удрать из дома творчества оказались для него провальными, и не было надежды на то, что третья увенчается успехом. Правда, Сева обещал, что творческая ссылка закончится как раз девятого мая, но Матвею было ясно, что брат сдержит свое обещание лишь в том случае, если получит достойные идеи к празднику.

Итак, Мэт на несколько дней засел за работу. Для начала он послал подальше Мишу Куца, который повсюду слонялся за ним, отвлекая своей болтовней. Миша посыл не воспринял буквально и начал что-то лепетать про творческий союз, обоюдовыгодное сотрудничество и прочую лабуду, но получив серию коротких ударов под дых, отвалил и теперь лишь поглядывал на режиссера издалека, укоризненно покачивая головой. Следующим шагом было обеспечить звукоизоляцию. Матвей добыл вату из матраса и соорудил две пробки, плотно закрывавшие уши. Звук телевизоров все равно просачивался сквозь них, но теперь это был просто шум, в котором слова разобрать было нельзя.

Изучив всю имевшуюся в библиотеке литературу о Кубе и порывшись в союзной энциклопедии, он понял, что кубинский вопрос еще более запутан, чем он полагал. Дело в том, что Остров Свободы, подобно коту Шредингера, одновременно и существовал, и не существовал. Описывая его, авторы избегали любой конкретики. Нельзя было говорить о том, что Куба — это попросту выжженный радиацией кусок земли. Но и утверждать обратное было также нельзя. Поэтому оставался единственный путь — говорить о Кубе как о некоем мифическом крае вроде Атлантиды, Шангри-Ла или Эдемского сада.

Приняв во внимание амбивалентность шестнадцатой республики, Матвей наметил три альтернативных концепции — одна другой патриотичнее. Разрабатывая первое направление, он вдохновлялся библиотечным сборником «Сказки дедушки Фиделя». В качестве стержня сюжета выступал темнокожий старик, который, сидя посреди небольшой, но уютной тростниковой хижины, передавал своим многочисленным внучатам удивительные сказания кубинского народа. В этом эпосе, конечно, нашлось место и Святому Владимиру, приобщившему кубинцев к правоверию, и Святому Иосифу, даровавшему им огонь из своей трубки, и Святому Льву, на гигантском орле парящему в небе над Кубой и оберегающему братский народ от американских агрессоров. В финале взор старца-сказителя из прошлого обращается в будущее, и ему открывается, как его внуки будут служить на благо Кубинской ССР и всего Священного Союза: один станет хлеборобом, другой — инженером, третья — поварихой в заводской столовой, четвертая — валяльщицей первого разряда и так далее. Теперь старый кубинец может спать спокойно, и он, прикрыв наполненные благодатными слезами глаза, засыпает вечным сном.

Вторая концепция, более реалистичная, объединяла несколько сюжетных линий. Повествование велось от лица пятерых кубинцев, представлявших разные социальные группы: простой рабочий, солдат, монашка, поэт и космонавт. Все они, каждый на свой лад, рассказывали о своей любви к Священному Союзу, и это многоголосье по задумке режиссера должно было изображать объемный, нет, всеобъемлющий образ Отечества, нежно пестующего всех своих сыновей и дочерей. Вот поэт читает обращенную к Святейшему Двуглаву поэму на испанском языке, стоя на сцене сельского клуба. А вот солдат, выпустив автоматную очередь по мишени с мерзкой рожей американского империалиста, признается, как приятно ему, кубинцу, сражаться плечом к плечу с представителями братских союзных народов. Монашка, вознося молитву правоверным святым, просит, чтобы они оберегали Остров Свободы от нападок враждебных еретиков. Рабочий, выполнивший месячную норму за полдня, закуривает сигару, сидя под иконой Стаханова, и обещает сделать еще больше во славу Родины. За всем этим с орбиты наблюдает первый кубинский космонавт, пролетающий сначала над родным островом, а затем над остальными республиками, над всей бескрайней державой, что несет правоверие всему миру…