Книга Внучка берендеева. Летняя практика - Екатерина Лесина

Егор засмеялся.

И смех этот был неприятен.

Ерема понимал, что умирает.

Он знал, что так будет, с самого начала, когда перестал быть собой. Он ясно запомнил ту развилку, до которой добрался. И то, как пришпорил коня, а в то же время поводья натянул, поднимая на дыбы.

И этот голос мягкий, раздавшийся внутри:

— Не дури, царевич…

Поганей всего было, что ему позволили все видеть.

Осознавать.

Он был там, на поляне, когда тот, кто занял тело Еремы, разговаривал с Лисом. Он был и позже, когда Лис ушел, а тварь, присев, зачерпнула горсть земли со следа.

И потом, позже, на запретной тропе, на которую вышел конник.

— Здравствуй, азарин, — сказал он, швыряя землю под копыта степному аргамаку, и тот, почуяв запах зверя, поднялся на дыбы. Да только всадник был не таков, чтобы с седла сверзтись. Удержался. И коня приспокоил. — Что ж, вижу, пришел ты по зову. И не один, мыслю, с друзьями?

— Куда мне без друзей, — осклабился азарин, и волчья натура Еремы рванула, останавливая человеческое глупое сердце. Да только не позволили умереть.

Незримая рука схватила за шиворот.

Тряхнула, успокаивая.

— Не спеши. — Тот, кто занял тело Еремы, стряхнул сторожевой полог. — Дай им пару дней.

— Не учи меня, ашшери-хаяр.

Азарин не привык, чтобы им командовали. И конь ступил на тропу.

А следом — и другой.

Третий.

Они шли цугом, неспешно, ступая след в след.

Ряженые.

Копыта тряпьем обмотали. Натянули лохмотья поверх брони, лица за личинами берестяными укрыли, да все одно тянуло от них азарским духом.

— Вот так, волчонок, — сказал тот, кто сидел в теле Еремы. — Не мы плохие, жизнь такая… не печалься, если верить жрецам, то ирий прекрасен. Скоро ты с братьями сам в том убедишься… или волкодлаков туда не пускают?

— Что за…

Ерема не желал разговаривать с ним, но заговорил, потому как должен был знать.

— Ничего… поверь, я бы не стал лезть в это дело, если бы мог. Твой братец пронесет манок, на который сбежится вся нечисть в округе. А ее тут изрядно развелось. Ни одна охранная сеть не выдержит… и бой будет жарким, да… а если не пронесет, то азары без манка пройдут. Они на многое способны… а если не они, то…

Сердце вновь остановилось.

И застучало, потому как тот, кто занял Еремино тело, не готов был умереть. Его ждала еще одна встреча.

Рассвет.

Болота.

И женщина, чье лицо сокрыто туманом. Ерема не мог отделаться от ощущения, что знает ее, и знает неплохо, но…

— Ты все сделал правильно, мальчик. — Она провела рукой по волосам. — Мне жаль…

— А уж мне как жаль, ведьма, — сказал тот, кто занял его тело. — Ты исполнишь обещание?

— Исполню, — ответила она, и Ерема, и тот, другой, поняли — лжет. — Но сначала дело… ты ведь не довел его до конца. Возьми.

Она протянула веночек, сплетенный из сухих трав.

— Отдай его… ты знаешь кому.

Имя!

Ерема должен узнать его имя.

— Узнаешь, — пообещали ему. — Придет время, и все узнаешь, волчонок… но ты видишь, какая она… тварь?

Видит.

— И понимаешь, почему тебе надо умереть?

Ерема закрыл глаза.

Да.

Понимает.

Дед рассказывал про зов, про тот, который кровный… про… Елисей услышит, надо лишь постараться, надо лишь решиться.

— Я помогу, — пообещал проклятый, и стало жарко. А потом холодно. И Ерема осознал: он умирает. А пока умирает, есть еще несколько мгновений.

Два удара сердца.

И один шанс, которым он воспользуется.

В горле клокотало.

И болотная вода была кисла на вкус. Она заливала ноздри, и Ерема захлебывался. Скрутило страхом. И еще болью. А потом она прошла, с нею — и ощущение собственного тела.

Почти.

И теперь надо позвать.

Так, как учил дед… последняя песня, которую стая услышит, несмотря на расстояние и время. Ерема закашлялся, выплевывая с водой и кровь.

И завыл.

Он пел, рассказывая о собственной ошибке.

И о том, что не жалеет.

Брат свободен. И он, Ерема, тоже. И что бы ни ждало за гранью, он не боится. Он вернется однажды, в волчьей ли шкуре, в человеческой ли, пусть будет, как Божиня решит, но главное, у него была своя дорога.

Пусть и короткая.

Он пел о людях, которые вошли, не потревожив охранной сети.

И о нелюдях.

И о битве, что грядет, и о сожалении — не ему вести за собой стаю… и о том, что любит…

Когда сознание почти померкло, Ерема услышал ответ. И потому умер почти счастливым.

Елисей знал, что так будет.

Это знание принадлежало звериной его половине, которая, против ожиданий, способна была испытывать боль. И близость луны, ради этакого случая спустившейся низко — рукой достанешь, — не успокаивала.

Елисей выронил нить заклятья, которое плели все.

И оно рассыпалось мелким бисером.

Он отступил.

И, поймав взгляд наставника, сказал:

— Ерема… все.

Архип Полуэктович покачал головой и ответил:

— Иди…

Куда?

Туда, к краю болота. Пусть человек слаб, но Зверь слышал зов и запомнил, откуда тот доносился. Елисей даже не успел испугаться, что сил его малых не хватит для оборота днем, как шкура человеческая сползла.

Больно?

Не та эта боль, которая стоит слез.

И плакать волки не умеют. Не слезами. Елисей втянул волглый воздух, отделяя запахи.

Женский… Зослава… своя…

Рядом двое, от которых костром тянет. На болотах костры разводить опасно, даром что вода кругом, а того и гляди полыхнет черная болотная земля. И пойдет пламя низом, выжигая целые пласты, сотворяя глубокие ямины, в которых кипит раскаленный воздух.

Змеиный.

Наставник.

Прочие, которые воспринимались своими, хотя были чужды.

Елисей отряхнулся и широким волчьим шагом потрусил по тропе. Ступал широко, и мхи держали, будто привыкли, а может, сочли Зверя меньшим из зол. Ему было все равно.

Он сорвался на бег, понимая, что уже опоздал.

Волки не умеют плакать. Зато, в отличие от людей, способны отыскать своего даже в болоте. Оно, упрямое, не желало отдавать Ерему, а когда, подчиняясь ведьмаковской силе, выплюнуло, то…