Книга Великое княжество Литовское - Геннадий Левицкий

Главной задачей велижского старосты была, конечно, разведка. Обо всем, что происходит на сопредельной территории, Гонсевский докладывает своему патрону: «…я сам посылаю из этого края частые известия В [ашей] м [илости] м [оему] милостивому п [ану], а через В [ашу] м [илость] – к [оролю] е [го] м [илости]». Сохранилось «Письмо пана Госевского, старосты велижского, его милости пану Льву Сапеге, канцлеру литовскому», датированное 26 июля 1609 года.

К этому времени положение Лжедмитрия II значительно усложнилось, он терял одну территорию за другой, а шансы отобрать у Шуйского Москву приближались к нулю. Воеводы пограничных городов Московии, которые признали власть самозванца, обращаются за помощью к соседним литовским городам.

Речь Посполитая и Москва были связаны мирным договором, и король, по крайней мере официально, его соблюдал. Но Гонсевский, когда соседние Великие Луки попросили навести порядок в городе, не преминул произвести разведку боем и перешел границу. Велижский староста преспокойно докладывает об этом канцлеру, прибавляя собственное мнение насчет мира между государствами: «Это я долго обдумывал, с одной стороны, оглядываясь на карканье людей, безосновательно полагающих, что у нас прочный мир с Москвой (которого давно у нас нет, и сама Москва, если бы удалось усилиться какой‐либо из сторон, и появился бы, избави Боже, удобный случай, несомненно, не стала бы считаться с договором), и вяжущих нам этим руки…» Положение на землях Лжедмитрия было ужасное, крестьяне, уставшие от царских и боярских разборок, стали третьей силой, сметающей все, что имело цену, и уничтожающей всех, кто богаче нищего. Воевода Великих Лук жалуется Гонсевскому: «Наши собственные крестьяне стали нашими господами, нас самих избивают и убивают, жен, детей, имущество наше берут как добычу. Здесь, на Луках, воеводу, который был до меня, посадили на кол, лучших бояр побили, повешали и погубили, и теперь всем владеют сами крестьяне, а мы, хоть и воеводы, из рук их смотрим на все».

В такой ситуации доверенное лицо Сапеги считает, что московские земли, во избежание большего зла, примут власть польского короля: ведь «с давних времен на памяти [нашего] народа не было такого случая, чтобы Москва сама стала с хоругвями просить нас в [свои] замки и свои замки нам в руки передавать, как это делается сейчас». Велижский староста даже описывает свой план, как без особого труда можно овладеть Псковом и прочими русскими городами.

Гонсевский советует Льву Сапеге поспешить с вторжением на земли Московии: «Сам видишь, В[аша] м[илость] м[ой] милостивый пан, что [сейчас] удобное время, только королю е[го] м[илости] нужно действовать быстро и стараться собрать силу, как можно большую. А тех, кто под Москвой, легче всего привлечь любезностью, ибо они сами выражают желание [служить королю]. А когда король е[го] м[илость] их к себе расположит, тогда дело наше наполовину будет выполнено, и меньше можно будет опасаться силы Шуйского. В целом положение московское таково, что московское дворянство и некоторые лучшие посадские люди желают иметь над собой государя королевской крови и расположены к к[оролю] е[го] м[илости]».

Несомненно, советы скромного старосты Велижа дошли до Сигизмунда III, и он их принял. В сентябре 1609 года войско Речи Посполитой направилось к Смоленску. Литовские хоругви шли «впереди его королевского величества»; причем самым многочисленным был отряд «его милости канцлера великого княжества Литовского Льва Сапеги – гусар 300, казаков 200, пятигорцев 100, волонтеров 120, пехоты 200». 19 сентября Сапега уже стоял под Смоленском, король со своим войском прибыл через два дня.

У Льва Сапеги везде свои глаза и уши. В «Дневнике похода его королевского величества в Москву» под 28 сентября сообщается, что некоего Михаила Борисовича, имевшего сношения с литовским канцлером и дававшего знать, что делается в Смоленске, русские повесили при дороге, вложив ему в – руку? – записку: «Это висит вор Михаил Борисович за воровство, какое делал с Львом Сапегой, давая ему знать, что делалось в крепости».

Сигизмунд пытался представить себя освободителем от смуты и междоусобиц, но жители Смоленска ему не поверили и защищали город долгих двадцать месяцев.

Интересно, что вступление короля в войну более всего возмутило поляков, которые находились в Тушинском лагере. Они посчитали, что Сигизмунд пришел отнять заслуженную добычу, которая должна перепасть им после взятия Москвы. Тушинские поляки составили так называемый конфедерационный акт и отправили королю под Смоленск просьбу, чтоб он вышел из Московского государства и не мешал их предприятию. Только Ян Сапега, безуспешно штурмовавший Троицкий монастырь, отказался присоединиться к конфедерации.

В свою очередь, король отправил посольство в Тушинский лагерь с целью привлечь на свою сторону бывших там поляков и литовцев. Последние колебались, но тут двоюродный брат канцлера пригрозил, что немедленно перейдет на королевскую службу, если тушинцы не вступят в переговоры с королевскими комиссарами. Угроза потери самого боеспособного подразделения во главе с опытным Яном Сапегой заставила остальных тушинских сидельцев благожелательнее отнестись к предложениям Сигизмунда. Тем более что по лагерю пошли слухи, будто у короля много денег, из которых он собирается выплатить жалованье всем, кто оставит самозванца.

В такой игре Лжедмитрий II становился лишней фигурой; он и сам понимал ситуацию и потому попытался бежать из собственного лагеря в сопровождении 400 донских казаков. Но поляки догнали его, вернули в Тушино и установили за ним строгий надзор. В конце концов Лжедмитрию удалось все‐таки бежать в Калугу – переодевшись в крестьянское платье, в простых санях, в сопровождении лишь своего шута Кошелева.

Русские тушинцы оказались в щекотливом положении: собственный «царь» бежал, а на прощение Шуйского они не рассчитывали. Пришлось и им склоняться на сторону Сигизмунда. Было подписано соглашение о призвании его сына Владислава на московский трон в обмен на обещание блюсти православие и оставить в неприкосновенности прежние законы и порядки.

В общем, мало-помалу все находили свое место при новой расстановке сил. Был, однако, человек, который никак не мог смириться, что близкая и желанная корона вновь так нелепо ускользает. То была дочь сандомирского воеводы Юрия Мнишека. «Марина оставалась в Тушине; бледная, рыдающая, с распущенными волосами ходила она из палатки в палатку и умоляла ратных людей снова принять сторону ее мужа, хотя положение ее при самозванце было самое тяжелое, как видно из переписки ее с отцом» (С. М. Соловьев). Властолюбивая девушка не уставала надеяться на чудо. «Кого Бог осветит раз, тот будет всегда светел. Солнце не теряет своего блеска потому только, что иногда черные облака его заслоняют», – пишет Марина своему родственнику Стадницкому.

Марина надеялась не зря, солнце еще выглянет из‐за туч и порадует ее – если не великой удачей, то хотя бы новой надеждой. Среди всех перестановок забыли о вечно мятежных казаках, что были в Тушинском лагере. А они решили, что с воровским царем им сподручнее, и бросились во главе с князем Шаховским в Калугу. 11 февраля Марина Мнишек бежала туда же, к «мужу» – верхом, в одежде гусара, в сопровождении служанки и нескольких сотен донских казаков. Тушинский лагерь, второй год державший в страхе Москву, ликвидировался сам собою. Польский король прочно засел под Смоленском, другие приграничные города также оказывали упорное сопротивление. Народный любимец – племянник царя – 24‐летний Скопин-Шуйский в марте 1610 года вступил в Москву. Казалось бы, дела Шуйского должны пойти лучше. Так оно и было… на первых порах. Но неожиданно умирает Скопин-Шуйский; по слухам, его отравил брат бездетного царя Дмитрий Шуйский, который сам имел виды на трон и опасался конкуренции со стороны популярного полководца.