Книга Молитвы об украденных - Дженнифер Клемент

Телефон зазвонил, и она ответила.

– Слава богу, я всю жизнь воровала, Ледиди!

Это было первое, что выдала мама.

– Слава богу, я всю жизнь воровала, Ледиди!

Это было второе, что выдала мама.

– Я все продам. Слава богу, я наворовала достаточно и теперь могу все это продать. Послушай, Ледиди. У меня за домом спрятаны пять золотых цепочек, несколько пар серег и шесть серебряных ложек. В жестянке из-под молока. Никому в голову не взбредет сунуть туда нос! Правда, гениально? Скажи мне, где ты, родненькая моя. Через два дня я буду у тебя. До встречи.

Мама дала отбой. Она даже не дождалась, пока я отвечу, где я.

– Ну что, приедет? – спросила Луна.

– Да, через два дня.

– А ко мне моя мама не приедет. Она в Гватемале. Она понятия не имеет, что я здесь. Она понятия не имеет, что ее девочка лишилась руки. Да у нее и сердце не екнет.

– Не екнет сердце при виде твоей руки?

– Ты ее не знаешь.

– Ты же ей дочь.

– Когда она меня увидит, то спросит, где это я умудрилась потерять руку, как будто я посеяла кофту или шляпу и должна вернуться за ней и подобрать. Однорукая я ей не нужна. Она скажет: «В поле ты не работница, и ни один мужик на тебя теперь не польстится».

– Она поймет.

– Моя мама скажет: «Много ли ты потянешь?»

Неужели?

– Я свою руку не похоронила. Свои части тела принято хоронить?

– Не знаю.

– И я не знаю. Я не знаю, где моя рука и что с ней случилось.

– Почему ты уехала из Гватемалы?

– Потому что хотела иметь доллары. Мне опротивело жить в Гватемале.

– Там было плохо?

– Муж меня каждый день колошматил. Нет, не колошматил. Он хлестал меня по лицу. Хрясь-хрясь-хрясь. С утра до ночи. Его ладонь вросла в мою щеку.

– Так ты убежала одна?

– Да, – ответила Луна. – Я думала, всё лучше, чем это, но я ошибалась.

– Это точно, ты ошибалась.

– На север валит самый разный народ, – сказала Луна. – Ты не представляешь, чего только не тащат через границу в Штаты. При мне грузили кипу вяленых скатов – вылитые куски черной кожи. При мне грузили ящики с орхидеями. Полиция просвечивает фургоны и автобусы рентгеном. Рентген обнаруживает белые скелеты иммигрантов. Рентген видит рахитичные человеческие кости, он находит пум и орлов, он видит скелеты птиц. У одного типа в кармане пиджака были два птенца тукана.

– Ага, – кивнула я. – В Акапулько крадут черепашьи яйца.

– Надо поскорее вернуть Джорджии телефон, – спохватилась Луна. – Если мы задержимся, шиш опять его у нее выпросишь. Она считает минуты.

Мы выскочили из камеры и поспешили в большую комнату, где узницы собирались вместе. Было время занятий. Заключенным предлагались уроки коллажа, рисования, компьютерного ликбеза, чтения и письма.

Половина комнаты была превращена в парикмахерскую. Две женщины, вперившись в маленькое зеркало, наклеивали себе ресницы.

Джорджия сидела за столом с Виолеттой. Я вручила ей мобильник, спрятанный в обертку от шоколадки, и поблагодарила ее.

– Не за что, принцесса, – отвечала она. – Ты ведь моя принцесса, поэтому для тебя всегда пожалуйста.

– Спасибо.

– Ей передадут ее свидетельство о рождении, да? – спросила Джорджия Луну. – Ты сказала, что это необходимо?

– Конечно, – заверила Луна.

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать.

– А тебе известно, что ты не должна здесь находиться? По закону ты еще дитя, принцесса.

– Мама привезет свидетельство. Она знает.

– Тебе надо кровь из носа выбраться отсюда до восемнадцати, а то застрянешь навсегда. Скажи?

Виолетта закивала.

– Так со мной вышло. Меня взяли в семнадцать, а в восемнадцать припаяли тридцать лет!

– Убейся, а до восемнадцати вырвись! Когда у тебя день рождения?

– Еще не скоро – в ноябре.

– Значит, время есть, – заключила Джорджия. – Но действуй. Действуй! Я это говорю, потому что ты моя принцесса.

Виолетта закашлялась. Она держала руки на бедрах, и ее длинные ногти заворачивались к животу.

– Если ты здесь застрянешь, тебе придется вообразить, будто вся вселенная – внутри этих стен. Будто ничего, кроме этой тюрьмы и живущих в ней женщин, не существует. Если будешь думать, что есть что-то еще, тебе не выжить, – произнесла Виолетта своим грубым прокуренным голосом.

– Какого черта ты ее грузишь?! Хочешь ей сердце разбить? – возмутилась Джорджия.

– Хочу. Девочке это на пользу.

Вечером нам с Луной не оставалось ничего другого, кроме как залечь на нары и разговаривать. Некоторые женщины слушали радио, но у Луны приемника не было. Не было и света, потому что ей не хватало денег на лампочку. Она туалетную бумагу покупала квадратиками.

Я лежала в сумраке на своей жесткой полке без матраса. В камере еще стоял едкий запах дезинфекции. Снизу слышался нежный голос Луны.

– Глядя на Джорджию, я всегда вспоминаю мамины слова: «Когда дождь идет при ясном солнце, образуются веснушки», – говорила она.

– Радуга образуется.

– Да, и веснушки тоже.

– А за что сидит Виолетта?

– На ней много крови, но забрали ее за убийство собственного отца. Она не раскаивается. Ее хлебом не корми, только дай об этом потрепаться. Раскаяния у нее ни капли. В тюрьме она счастлива. Ее папаша свел в могилу ее мать. Виолетта отомстила за мать, и все ее оправдывают.

– А она здесь давно?

– Да. Отец в жизни ее не обнимал, а как стал дух испускать, облапил будь здоров как. Виолетта говорит, надо было его убить, чтобы он ее обнял.

– Я ей, кажется, не понравилась.

– Она любит Джорджию. Даже подарила ей свой коллаж.

Луна объяснила, что многие узницы с удовольствием посещают уроки коллажа. Их ведет художник, который испокон века преподает в тюрьме.

– Мы вырезаем картинки из журналов, наклеиваем их на картон и рассказываем истории свой жизни. Будешь ходить? – спросила она.

– Да, конечно.

– Когда делаешь коллаж, можно собой восхищаться.

Я услышала, как Луна проглотила слюну и повернулась.

– А что Аврора? – спросила я. – Почему она тут? – Аврора. Аврора. Аврора. – Это прозвучало как тройной вздох.

– Почему она тут?

– Аврора добавила в кофе крысиный яд.

Глава 22

Когда я наутро открыла глаза, мой взгляд уперся в нацарапанное на цементе слово «Тарзан». Стена будто бы напоминала мне, где меня нет. Не было ни птиц, ни растений, ни запаха перезревших фруктов.