Книга Возвращение в Чарлстон - Александра Риплей

А Гарден возвратилась в свой подлинный дом, к людям, которые ее по-настоящему любили. Она вновь обрела поселок.

В сентябре семейство переехало на Шарлотт-стрит и окунулось в городскую жизнь. Следующие три года Трэдды проводили зиму в городе, а лето в имении.

Им стало немного легче сводить концы с концами. После школы Стюарт работал у Сэма, помогал продавать «форды». Мальчик демонстрировал езду на них потенциальным покупателям.

– Да что вы, мистер, – похохатывал Сэм, – с этой машиной трудностей не бывает, видите, даже ребенок справляется.

Стюарт рос медленно и очень из-за этого переживал, утешало его только одно: Сэм говорил, что такая внешность делает его лучшим торговым агентом.

– И кроме того, парень, ты самый лучший механик, – всегда добавлял Сэм. – Голову даю на отсечение, ты можешь сделать из любого автомобиля все, что тебе вздумается.

Самыми счастливыми в жизни Стюарта были те часы, когда он, в комбинезоне, с жевательным табаком за щекой и гаечным ключом в руках, показывал что-то куда более взрослым автомеханикам и со знанием дела рассуждал о кожухах с водяным охлаждением, съемных цилиндровых головках и планетарной передаче.

Его заработок давал возможность всей семье в воскресенье съездить на экскурсию или сходить в мороженицу, а также покупать такие немаловажные вещи, как туалетная вода и ленты. А иногда и позволить себе нечто большее. Не очень часто, но достаточно регулярно. Стюарт торжественно сопровождал своих дам в Академию музыки на спектакли с такими прославленными актрисами, как Минни Мадерн Фиск или Эвелин Несбит, или в Театр принцесс, где помещался кинематограф. Но четверть жалованья он оставлял себе и каждую среду ходил на варьете в театр «Виктория» вместе с Джимми Фишером, главным автомехаником у Сэма Раггса. Маргарет считала, что он остается по вечерам в школе, в учебном клубе. Отметки у Стюарта были ужасающие.

За это ему устраивали кошмарные сцены. Маргарет покидала свой вымышленный мир и бранилась, как фурия. Все в их жизни зависело от Стюарта. Он обязан закончить школу. Он должен получить приличную работу. Она ругательски ругала его, стыдила и визжала, что он копия своего отца: ни на что не годный, безответственный лентяй. А потом начинала сваливать все его грехи на дурную компанию и, главное, на Сэма Раггса, на эту белую шваль. Маргарет даже грозилась, что заставит Стюарта уйти с работы и учиться как следует.

У мальчика хватало ума не принимать ее угрозы всерьез. Семья очень нуждалась в тех девяти долларах двадцати пяти центах, которые он приносил каждые две недели, и при виде этих денег Маргарет всегда радовалась.

Но Стюарту было больно слышать, что он очень похож на отца. Он помнил, какой была Маргарет при жизни Стюарта-старшего: она была унылой, одинокой, заброшенной, тот ее просто третировал. Когда-то мальчик дал клятву, что вырастет и будет о ней заботиться, и он по-прежнему считал это своим долгом.

Но школу он ненавидел и ничего не мог понять на уроках, хотя старался изо всех сил. Он давал матери обещания исправиться, смутно надеялся на чудо и проводил все больше времени с Джимми Фишером, изобретая лживые предлоги для отлучек из дома.

– Да не мучайся ты, – втолковывал ему Джимми. – Твоя беда только в том, что тебя бабы заездили. Мать, две сестры да еще эта огромная черная ведьма. Дома у тебя просто возможности нет быть мужчиной. А чуть-чуть приврать не велика беда. Женщины еще не до того довести могут.

Когда Маргарет вступала в очередную схватку со Стюартом, Пегги непременно пыталась вмешаться. Она просто расцветала от громких и страстных споров. В старших классах она превратилась в высокую, неуклюжую девушку. Она была крупнее брата и большинства своих соучениц. Красивыми у нее по праву могли считаться только руки и ноги. Ее лицо помимо оспин было усыпано воспаленными ярко-красными подростковыми прыщами, а волосы казались воплощением полыхавшего у нее в душе огня. Огненно-рыжие, как у всех Трэддов, и жесткие, как проволока, они закручивались в тугие, непокорные завитки. Пегги по тогдашней моде убирала их назад и завязывала большим бантом низко на затылке. Они не лежали, а топорщились и при всем своем обилии были некрасивы.

К любым общественным событиям Пегги относилась со страстью. По примеру Ганди, который был тогда в центре внимания, она пыталась голодать. В школе она ходила по коридорам с плакатиком женщин к выборам», и ее отправили в кабинет директора. Ее идеалом была Эмелина Пэнкхерст с дочерью. Свои контрольные и домашние работы она подписывала «суфражистка Пегги Трэдд».

Любая власть и любые авторитеты приводили ее в ярость, но в школе она перед ними смирялась. Да, она жаждала борьбы, но еще больше жаждала знаний.

Дома роль власти играла Маргарет, и Маргарет раздражала Пегги больше всего. Обратить на себя ее внимание было почти невозможно, это удавалось одному Стюарту. А если Маргарет иногда и замечала существование старшей дочери, то воспринимала все ее поступки совершенно неправильно. Например, когда Пегги голодала, Маргарет решила, что дочь села на диету, и одобрила «ее желание наконец-то заняться своей фигурой». А в суфражистки, по презрительному отзыву Маргарет, шли те, кому не удалось выйти замуж, и, уж конечно, не леди.

Поэтому роль аудитории для Пегги могла играть только Гарден. В их общей комнате, в часы, когда обеим уже полагалось спать, Пегги выплескивала на сестру все накопившееся в душе негодование и бессильную ярость.

– Да знаешь ли ты, что в Индии люди выпрашивают корку хлеба, а англичане спокойно проходят мимо и оставляют их умирать с голода? А миссис Пэнкхерст назначили принудительное питание, ей просто запихнули в горло какую-то гадкую резиновую трубку и влили туда кашицу. Мне худо делается, стоит мне об этом подумать.

Ты скажешь, ну, это же англичане. И ты думаешь, что этим будет сказано все? Нет, ты не права.

Гарден, которая не проронила ни звука и вообще не понимала, о чем речь, изо всех сил затрясла головой – она соглашалась, что не сказанные ею слова были ошибочными.

– Не права, – с нажимом в голосе повторила Пегги, – потому что и здесь, в этой стране, положение такое же ужасающее. Когда суфражистки проводили манифестацию в Вашингтоне, против них бросили кавалерию. Их сбивали с ног, и они падали под копыта лошадей. И знаешь, кто послал кавалерию? Политики, вот кто. Им безразлично, что справедливо, а что нет. А ты знаешь, Гарден, что по всей Европе люди убивают друг друга? Боши штыками вспарывают животы детям, и кого это здесь волнует? Ни-ко-го! «Это нас не касается», – говорят политики.

Ну, если их не касается даже убийство мирных жителей, что же тогда этих господ касается? Кому-то должно быть дело до того, что справедливо, а что нет. Но всем все безразлично. Даже учителям в школе. Пусть Европа сама о себе заботится – вот что они говорят. Им куда важнее, чем занимается Ирен Касл и какие туфли она носит. Их шокирует, что Ирен Касл остригла волосы, но им некогда думать о том, что ежедневно умирают миллионы и миллионы людей. Это их не шокирует. Клянусь тебе, Гарден, когда я обо всем этом думаю, мне так противно, что хочется плюнуть.