Книга Биография любви. Леонид Филатов - Нина Шацкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В общем-то, ничего страшного: пьяный человек чего-то себе спьяну нафантазировал, — в трезвом виде с его стороны я не наблюдала никаких любовных поползновений по отношению ко мне, — скромный и милый, в общем, человек.
Мы еще минуту продолжаем ехать по ночной Москве, потом Лёня вдруг резко требует остановить машину. Задыхаясь, со словами «подлец, как ты мог, как мог!..» он выбрасывает приятеля из машины, выскакивает сам и начинает по-мужски выяснять отношения. Я бросилась к нему, еле остановила, посадила в машину. Его бил озноб. Но, приехав домой, его неожиданно стала мучить совесть: мы оставили пьяного человека лежать на земле ночью, далеко от дома.
И тогда, когда он был в гневе, и сейчас, в раскаивании, я его понимала. Таким он был: он не прощал предательства, а уж когда он в человека вкладывал душу и любовь, а в ответ получал вероломство, он становился беспощадным. Вот два случая, когда Лёня не мог с собой совладать.
Через несколько дней ему позвонил брат приятеля, сказав, что Лёня в отношении его брата был абсолютно прав: «В общем-то, человек он неплохой, но когда выпьет, становится „черным“ человеком. Раньше за такое вызывали на дуэль. Теперь дуэлей нет, вы поступили правильно, Леонид!» Выслушав Лёнино раскаивание, он еще раз подтвердил правильность его поступка: «Не мучьте себя, Леонид Алексеевич!»
Конечно, можно было бы избежать подобного кошмара, если бы меня беспокоили нехорошие предчувствия. Но их не было, и я легкомысленно отнеслась к пьяному бреду нашего товарища, думая, что и Лёне он покажется смешным, — прости меня, Господи!
Твоя сказка переживет наших детей и внуков…
Квартира на Рогожском Валу. Наши первые годы совместной жизни с Лёней. Стол. За столом — Лёня. На стуле под попкой удобно устроилась левая нога, оставив правой свободу выбора — либо на стул, либо на пол. На столе — гора исписанной бумаги слева, на которой устроилась Анфиса Леонидовна — кисонька, кто забыл, справа — гора сигаретных бычков в пепельнице, которую я периодически выбрасываю. Лёня сочиняет сказку «Про Федота-стрельца, удалого молодца». Я рядом в кресле читаю книгу. Сижу тихо как мышка. Так же тихо переворачиваю страницы. Эта мизансцена ему нравится и дает ощущение покоя. «Нюсенька, мне спокойней, когда ты рядом». Шариковая ручка быстро бегает по бумаге, что-то зачеркивает, вносит изменения. Исписана половина страницы, и зачеркнутое одно, как ему кажется, неточное слово его нервирует, и все заново переписывается на чистый лист. Лёня «болен» чистописанием.
Иногда он обращается ко мне: «Нюсенька, придумай несколько слов в рифму к слову…» — и называлось слово. Я закрываю книгу и с радостью принимаю участие в его работе. Ему это, понятно, не нужно, но ему важна моя высокодуховная сопричастность. Отдаю столбик слов. Пригодятся они или нет — неважно, но получаю слова одобрения.
Однажды прошу Лёню приспособить в сказке слово «егоза» или «егозить», — к моей радости просьба была удовлетворена.
Генерал:
А вот, по-моему, смешное слово «выказюливать» его нисколько не вдохновило.
Я знаю это сладостное ощущение, когда между очень близкими, любящими людьми возникает как бы провод, по которому проходит общение внутренних миров обоих: там и вопросы, и ответы, и радости, и огорчения. Вы можете молчать, но вам хорошо оттого, что общение ни на минуту, ни на секунду не прерывается.
— Нюська, кончай читать, послушай, что я написал.
У тебя в руках два исписанных листа, и ты начинаешь читать… Ты — в кураже. В глазах — смешинки. Провод сокращается до минимума. Я смеюсь, я хохочу. Моя реакция для тебя — в десятку: ты знаешь, меня рассмешить непросто.
— Лёнечка, гениально! Твоя сказка переживет наших детей и внуков. На моих словах — «сказка будет жить в веках» — ты морщишься.
Законченную сказку я отнесла в журнал «Юность», который ее и напечатал в 1985 году. И только два человека — Л. Лавлинский и Д. Быков отозвались замечательными рецензиями.
В журнале Лёнечка напишет мне посвящение.
…Между ними установились замечательные товарищеские взаимоотношения…
Лёня всегда считал, что в кино его привел режиссер Константин Худяков, которого он звал своим крестным отцом в кино и с которым ему особенно комфортно работалось.
Меня всегда поражало, почему Лёню, фанатично влюбленного в кино, поражавшего почти энциклопедическими знаниями о нем всех своих друзей и знакомых, так поздно начали снимать в фильмах, — в театре он был уже известным артистом.
И только Константин Худяков в 1977 году, несмотря на все отговоры мосфильмовского худсовета, на свой страх и риск все-таки отважился снять Лёню в фильме «Иванцов, Петров, Сидоров» в роли молодого ученого Алексея Петрова. Фильм вышел на экран в 1978 году, и артиста Леонида Филатова заметили, и не только заметили, а тут же пригласили сыграть роль бортинженера Игоря Скворцова в фильме А. Митты «Экипаж», после просмотра которого Лёня наутро встал уже знаменитым на всю страну, сведя с ума, кажется, всю ее прекрасную половину. Действительно, уже при мне он продолжал получать несметное количество писем от влюбленных женщин, иногда агрессивных — от мужчин: жены невольно стали сравнивать своих мужей с Лёней, и чаще всего не в их пользу, те злились и строчили гневные письма.
А Лёня радовался не столько за себя, сколько за Костю, в подсознании желая доказать, что не зря он тогда пригласил актера Филатова. У него же Лёня снимется в фильме «Кто заплатит за удачу», в телевизионном фильме «С вечера до полудня», в фильме «Успех» и в телевизионном фильме «Претендент». Между ними установились замечательные товарищеские взаимоотношения.
Только однажды произошла история, которая чуть было их навсегда не рассорила. Это уже я знаю из Лёниного рассказа.
Собираясь снимать по сценарию Гребнева фильм «Успех», Костя уговаривает Лёню сняться в главной роли — режиссера Геннадия Фетисова, обещая больше никого на эту роль не пробовать. Лёня читает сценарий, влюбляется в него, примеривает на себя роль, которую он уже знает, как играть. Короче, он полон надежд и светится радостью, делясь ею со мной.
Но однажды он прибегает домой, со злостью рвет сценарий и выбрасывает в окно. От него узнаю: Костя, несмотря на обещание, за его спиной все-таки сделал пробы Олегу Янковскому, но самое страшное было потом, когда его любимый режиссер на худсовете, проголосовавшем единогласно за Лёню, был единственным, который проголосовал против него. Лёня пришел в бешенство. Для него было нестерпимой мукой осознать, что его товарищ оказался предателем. Мне совершенно невозможно было его успокоить, да я особенно и не старалась, понимая и соглашаясь с ним. Он должен был выкричать свою боль. Я его слушала, и у меня самой было нехорошо на сердце. «Все! Я сниматься у него не буду», — как будто успокоившись, поставил он точку.
