Книга Слеза чемпионки - Ирина Роднина

Я не катаюсь уже тридцать лет, а у меня на икре до сих пор остался след, где ботинок заканчивался. Прошло тридцать лет! Убрать этот след невозможно. Выглядит как шрам от удара, на самом деле это место, битое коньками — или коньками партнеров, или собственными. Приметы спорта. Выглядит еще и как продавленная кость. А на самом деле, когда ударяешь, происходит воспаление надкостницы, и на этом месте вырастает новая костная ткань, возникают бугры.

Сейчас уже другой инвентарь. Но через руки этого мастера из лаборатории фабрики прошла вся сборная Советского Союза. А как звали его, не помню. Даже после отъезда Протопоповых он еще долго держал у себя лекала от их ботинок и колодки.

Шнурки к ботинкам тоже полагались особенные. Казалось бы, что в шнурках особенного? Но это целая проблема — шнурки! Во-первых, длинные у нас в стране не выпускали, и приходилось два-три шнурка связывать вместе. Во-вторых, шнурки были хлопчатобумажные, которые после трех-четырех дней рвались, перетираясь о крючки. Первый большой подарок от Жука я получила, когда еще каталась одна. Он приехал с каких-то соревнований и вручил мне беленькие шнурочки, где нейлон пополам с хлопком.

Шнурки у меня были одни. Я их стирала, потому что они быстро пачкались. Я их подшивала. Сейчас такое представить себе невозможно! А потом шнурки куда-то пропали. Но я заметила, как поступают хоккеисты: они стропами от парашюта ботинки завязывают. Я у них попросила стропы. Но ими можно было шнуровать ботинки только в перчатках. И так места на ладони после того, как мы затягиваем шнурки, были потертые. Единственный недостаток строп — узел на них легко развязывался. Поэтому всегда делали вверху несколько узлов. И нужно было бантик засунуть под шнуровку, тогда он не так быстро развязывался.

Костюмы для льда

Славу Зайцева я хорошо знала еще с той поры, как каталась с Улановым. Он сделал Ире Моисеевой и Андрею Миненкову замечательные костюмы, и я ему сказала: «Как тебе не стыдно, мы с тобой столько лет знакомы, а ты мне ни разу костюмов не делал». Он внимательно посмотрел на меня, вздохнул и ответил: «Ира, где моей буйной фантазии разгуляться на твоем теле?» Тела точно не хватало для его фантазий. Со мной такому художнику действительно сложно.

В Москве существовало ателье спортивной одежды, где с нами работали несколько модельеров-конструкторов. Вероятно, одеть нас во что-то стоящее для них было огромной проблемой, в стране же ничего не было, никаких материалов. Завезли ткань нескольких цветов — вся сборная одевается в эти цвета. Советский человек находил выход из любого положения. Мы брали белую ткань, и в мастерских Большого театра нам ее красили в те цвета, что нужны были нам для задуманных костюмов. А так как краски использовались тоже советские, то после выступлений, когда вся потная стягиваешь платье, краска остается у тебя на теле. Причем если с ткани она сходила достаточно легко, то вот с тела ее смыть было не очень-то просто.

Тем не менее в ателье работали хорошо. Одевали в нем всю сборную страны по фигурному катанию и гимнастике. Там работал коллектив, который знал нас много лет и относился к нашим капризам с пониманием. Мы бегали в ателье между тренировками. Не могу сказать, что я сильно капризничала, но помню один случай после того, как мы ушли от Жука. Первое наше выступление с Тарасовой — новым тренером. На московском турнире мы показывали только короткую программу. Музыку к ней нам специально записал оркестр радио и телевидения, мы пошли на такой эксперимент. В тот год произошло много непривычных для нас событий. Естественно, костюм решили изменить, даже прическу я тогда поменяла. Я сделала себе что-то вроде «химии», и, несмотря на стрижку, у меня получилась кудрявая голова. Все это происходило в последний момент. Татьяна все время на сборах: то в Челябинске, то в Томске, то еще где-нибудь. Время для примерок трудно найти.

Платье мне сшили уникальное: вышивку сделали серебряной нитью, в мастерских Большого театра покрасили ткань для юбки. Когда я прибежала в мастерскую, платье было почти готово. Юбку я впервые решила сделать шифоновую. Прежде у меня всегда были жесткие юбки. Жук не разрешал делать другие. Но я же теперь от Жука была свободна, вот мне и хотелось поэкспериментировать. Принесла в ателье несколько метров ткани, чтобы юбка получилась «солнцем». Они всё сложили, всё измерили, нам же не по талии юбки шьют, а чуть пониже. Но когда мастерица стала ее вырезать, я ей говорю: «Ой, это же косая, она же растянется». Если скроено по косой, ткань растягивается на бедрах. Она отвечает: «Зря ты, Ира, волнуешься». В общем, сделали они по-своему. Я стою, они эту юбку с одной стороны прикололи, а другой конец я на вытянутой руке держу. Тут только они и увидели, что напортачили. Я стою и понимаю, что все — конец юбке, новую ткань я не успею покрасить. И в чем мне кататься? У меня потекли слезы из глаз. Не ругаюсь, ничего даже не говорю. Но эти женщины так занервничали, они первый раз меня в таком состоянии увидели. И хором начали меня уговаривать: «Сейчас мы всё сделаем, сейчас мы всё исправим». Действительно, всё исправили, всё переделали. Но я навсегда запомнила, как стояла в ужасе, как представила, что не в чем мне выходить на лед — вот оно, несчастье! Новая программа, новая музыка, новый тренер, а кататься не в чем! Надо выходить в старом платье, которое совершенно не подходит к новой программе. Вот почему у меня речь отнялась и слов не находилось. Просто текли слезы.

Надо отметить, что на примерке непросто выстоять. Ведь ты уже откатался несколько часов на тренировке, и после этого стоять неподвижно еще час — нелегкий труд. Естественно, возникали капризы, мы же живые люди. Теперь спустя много лет я могу сказать, что очень благодарна тем женщинам, которые нас обшивали. Благодарна за то, что они каждый раз старались придумать что-то новое, сделать наш наряд по-другому, и это при скудности выбора. Со временем мы стали возить материалы из-за границы — ткани и вышивку.

Тарасова в отличие от Жука обожала все сопутствующие фигурному катанию аксессуары. Костюму она придавала огромное значение — что, конечно, правильно, костюм несет определенную функцию. Спортсмен себя увереннее чувствует, зная, что хорошо, модно одет. Когда Жук нас первый раз выпустил, и мама перед соревнованиями постирала мое единственное тренировочное платьице, я очень переживала: «Станислав Алексеевич, как же так, ну как я в таком костюме выйду?» Жук: «Деточка, если люди запоминают платье, в котором ты вышла на лед, значит, они не помнят, как ты каталась». Это была его идеология. Он понимал, что от костюма никуда не деться, но считал, что он не должен притягивать к себе внимание, катание — вот что самое главное. Жук был фанатиком исключительно спортивного катания.

Небольшое отступление не об одежде, а о музыке. Дело в том, что ее тоже приходилось кроить и перекраивать. Как мы ее собирали? На Пятницкой находилась студия радиовещания на заграницу. Там работал самый знаменитый музыкальный редактор страны Костя Португалов. Я, придя к Жуку, впервые увидела, как Португалов кромсает музыку. У него были большие ножницы. Прозвучала ненужная нотка: пи-пи-пи. Хлоп, он ее на пленке отрезает.

Работал с нами сын Татьяны Александровны Сац, Толя Агамиров. Благодаря Агамирову Жук и мы вместе с ним оказались допущены радиокомитетом до музыкального Госфонда. Пластинки пластинками, но нередко мы не могли, прослушав сотни пластинок, сделать выбор. Именно Агамиров нам с Зайцевым сложил музыку из «Неуловимых мстителей». Однажды мы взяли музыку из фильма «Первая перчатка», там паровоз набирает скорость и дальше — «Милый друг, наконец-то мы вместе…» И так же заканчивается паровозом: «Ту-у-у…», поезд уехал. Но как нам программу заканчивать? Ту-у-у… поезд уехал? Никак, ничего не склеивалось. Тогда Агамиров нашел музыку (а это был гимн СССР), записанную тем же оркестром сразу после войны. Последние аккорды он подклеил из гимна. Так получился заключительный пассаж.