Книга Танки повернули на запад - Владислав Гончаров

Сегодня под вечер Миронов действовал за наводчика.

Убитый подносчик лежит возле командира дивизиона. На такой же точно плащ-палатке с бечевкой, затягивающей капюшон.

Командир полка майор Пустовалов — сверстник и приятель Миронова — сидит по-турецки на земле и веточкой отгоняет мух от лица раненого.

Откуда в поле, вдали от жилья, столько мух? Как быстро слетелись они на кровь, на трупный запах!

Этот запах так силен, что бойцы иной раз не могут есть. Похоронные команды не справляются со своим делом. Убитых стаскивают в окопы и здесь наскоро закапывают.

— Товарищ Пустовалов, — трогаю я за плечо майора, — займитесь полком. Свяжитесь с пехотой и танкистами — не надо ли сменить огневые?

— Да, да, сейчас, — поднимается Пустовалов, — пусть придет врач, эвакуируют Костю, и я все сделаю… А пока прошу разрешения остаться здесь…

Я отхожу от орудия. В ровике неутешно сгорбилось маленькое тело, от тихих рыданий вздрагивают плечи с сержантскими погонами, по которым рассыпались мягкие, серебристые от лунного света волосы.

— Пусть ее поплачет, — говорит мне замполит Миронова капитан Козельский. Она ему вроде женой была, любил он ее… даже выразить невозможно. Только таились они. Кроме меня да майора Пустовалова никто не знал… Миронов так рассуждал: солдат без жены и командиру женихаться не гоже… А может, еще вылечат его?.. Она с ним в госпиталь поедет. Майор Пустовалов разрешил.

Вот тебе и певица!

Я стою над ровиком, смотрю на остренькие трясущиеся плечи. И мне вдруг кажется, что это не луна, а беспощадное горе посеребрило волосы согнувшейся в комочек женщины-солдата.

В одном месте нас с Балыковым грубо окликнули из темноты:

— Кто еще шляется?

Я назвался. Вопрошавший не склонен был смилостивиться:

— Не место вам здесь, товарищ генерал. Сюда Третьяков своих людей выводит. Катавасия может приключиться.

Я не выдержал:

— Кто вам внушил, что вы лучше меня знаете, где мне находиться? Представьтесь и доложите обстановку.

— Командир мотострелкового батальона старший лейтенант Фокин. Нервы не выдерживают…

— Это к обстановке не относится.

— Верно… Виноват… Сержант Третьяков, парторг мотострелковой роты, когда выбыли все офицеры, принял командование на себя. Первым в батальоне повел роту в контратаку. Оказались они между немецкими танками и пехотой. Танки без автоматчиков задержались. А автоматчиков Третьяков не пускает. Залез с бойцами в какие-то окопы, немцы их ни в какую не выковырнут. Мы огоньком поддерживаем, а пробиться не получается. Сейчас полвторого. Двенадцать часов Третьяков там воевал. Недавно я ему передал приказ на отход. Вот-вот появится. Тут глаз нужен. Чтобы фрицев на хвосте не притащили. Ну и нервничаешь.

Балыков лег с автоматом, я достал маузер, приладил его на упоре.

Ждали мы минут двадцать, может быть, тридцать. Впереди, совсем близко, неожиданно показались ползущие фигуры.

Немного осталось людей в роте сержанта Третьякова. Сам он был трижды ранен. Идти не мог. Его, как и еще пятерых, волокли на шинелях. Однако Третьяков продолжал командовать, пока вся рота не оказалась в расположении своего батальона.

Немцы опомнились поздно. Послали вслед за нашими бойцами до взвода автоматчиков. Но ночью, да еще без танков, автоматчики держались на почтительном расстоянии. Упорства особого не проявляли, и мы их быстро отбили. Я сменил обойму и спрятал маузер.

Третьяков полулежал в воронке. Чувствовалось, что каждое слово ему дается с трудом. Но так просто, не попрощавшись, он не мог оставить товарищей.

— Как только адрес пришлю, сразу напишите честь честью… Намеком объясните, где воюете… Заявления в партию я парторгу батальона передал…

Третьяков заметил меня:

— Товарищ член Военного совета, имею к вам одно дело… Хлопцы, оставьте нас на секундочку… Я вот о чем. Хорошо к бою подготовились, грех на начальство жаловаться. Но опять немец нас по танкам обошел. До каких же это пор будет? Что коробок у них больше — не беда. Беда, что наши пушки и танки слабы против «тигра». Новая машина нужна.

— Есть такая машина, скоро поступит на вооружение.

— Значит, правду говорят? Спасибо на добром известии… А еще, как я понимаю, пушку на «тридцатьчетверке» надо бы покрепче, а в истребительной артиллерии калибры покрупнее… Доказать все научно не умею, образование маленькое. Но, как парторг, обязан прислушиваться, что люди говорят, и сам головой варить.

— Насколько мне известно, инженеры-вооруженцы работают и в этом направлении, товарищ Третьяков. Но все-таки я доложу ваше мнение Военному совету. Если все согласятся с ним, будем писать наверх. Я на вашей стороне.

В воронку по одному залезали солдаты:

— Прощай, Сергей Савельевич.

— Поправляйся.

— Письма пиши…

На фланге бригады Бабаджаняна я неожиданно встретил Капустянскую. На ее гимнастерке поблескивали узкие погоны старшего лейтенанта медицинской службы.

— Что вы здесь делаете? — удивился я. — Ваше место в санвзводе.

— Место врача там, где в нем нуждаются, — наставительно ответила Капустянская.

Она изменилась с того вечера, когда я видел ее первый раз. Фигура потеряла вальяжность. Щеки и глаза запали. Косы не обвивали голову, а лежали сзади тяжелым пучком. И простая прическа, и непривычная худоба старили женщину, делали ее похожей на строгую, несколько суховатую школьную учительницу.

Она кратко объяснила мне, зачем пришла сюда с тремя бойцами, вооруженными саперными лопатами.

При разрыве больших бомб и тяжелых снарядов нередко засыпает землей солдат. Отрыть их сразу не всегда удается. А бой продолжается, подразделение десятки раз меняет место. Капустянская и решила раскапывать, как она сказала, «подозрительные места». За сегодняшнюю ночь вырыты пять человек.

— Контужены, правда, ранены, а жить будут, — вскинула Капустянская голову.

— От имени Военного совета объявляю вам благодарность, — торжественно сказал я.

И гордая женщина вдруг растерялась:

— Да что вы, товарищ генерал, за что благодарить? Балыков вмешался:

— По уставу положено отвечать: служу Советскому Союзу.

Это замечание доконало женщину:

— Ой, что же я, простите, пожалуйста. Нехорошо получилось. Но я никогда в жизни не читала никаких уставов.

— Придется почитать, — не успокаивался Балыков. — Все-таки старший лейтенант.

Возвращаясь, мы наткнулись на команды санитаров с собаками, рыскавшими в поле. Громким лаем собаки извещали своих проводников о найденных в хлебах раненых.

Над горизонтом поднималось спокойное солнце. Оно сулило изнуряющую жару, прицельное бомбометание, корректируемый артогонь, бесчисленные танковые атаки.