Книга Сквозь ад за Гитлера - Генрих Метельман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гауптман Z наблюдал, как я ползком возвращался в свой окоп.
— Убиты, герр гауптман! Оба! — с упреком прошептал я ему.
Он не спросил, почему я не снял с них жетоны и не взял солдатские книжки, но зато поинтересовался, прихватил я хотя бы их автоматы. Когда я сказал, что не прихватил, мне показалось, что он прошипел что-то вроде «идиот проклятый!» Потом кто-то подсунул мне разогретую банку консервов, помню, как я набросился на них. Поев, я попытался заснуть, но сырость и холод не давали. Гауптман Z все время давал какие-то распоряжения. Выяснилось, что потери наши тяжелые и на этот раз, и если судить по тону, каким подчиненные докладывали ему о них, они еле сдерживались, чтобы не обругать его на чем свет стоит. В неверном свете занимавшегося утра я видел гауптмана Z, как он в бинокль изучает позиции русских. Вдруг раздался выстрел, обычный выстрел, каких слышишь тысячами. И, что самое непонятное, выстрел прозвучал откуда-то слева, в то время как позиции русских лежали впереди. Я видел, как гауптман Z, дернувшись, повалился на бок, застыв в неудобной позе, а потом и вовсе исчез из поля зрения. Сонливость мою как рукой сняло, я лежал и ждал, что будет дальше. Но все было тихо, и я видел остальных, как они поглядывают из своих окопов.
Потом из села прибыл вестовой, он, явно ничего не подозревая, сразу же направился к окопу гауптмана Z. Я заметил, как вестовой засуетился, завертел головой и, заметив меня, махнул мне рукой, призывая подобраться поближе, но, очевидно, раздумав, бросился со всех ног назад в село. И тут же за ним, пригибаясь, побежали два наших лейтенанта. Уже почти совсем рассвело, и я заметил, что все смотрят на окоп Z. Вскоре по цепи передали, что, мол, лейтенант такой-то принял командование ротой. Все это означало, что гауптман Z погиб. Вскоре ко мне прислали еще одного солдата, но я и словом не обмолвился о том, что видел. Мы весь день проторчали в окопах, и с наступлением темноты нас сменила боевая группа Зауэра. Но ей, как выяснилось впоследствии, не удалось уничтожить этот плацдарм русских на берегу Дона. Дело в том, что из Ставки (советского Верховного главнокомандования) поступил приказ любой ценой удержать этот важный рубеж, потому что ударом именно оттуда в ноябре 1942 года войска маршала Рокоссовского прорвали нашу оборону и захлопнули кольцо окружения 6-й армии Паулюса под Сталинградом.
Я был безмерно рад снова оказаться в селе и в своем подразделении. Следующей ночью солдатам из группы Зауэра все же удалось оттащить тела погибших на нейтральную полосу, в балку, где их, уложив в ряд, накрыли брезентом. Почти все они были моими близкими друзьями, их собрались похоронить в братской могиле. По обычаю, каждый из нас, проходя мимо них, поднимал брезент. Я оглядел своих товарищей и пристально вгляделся в мертвое лицо гауптмана Z. Пуля вошла в голову слева чуть пониже скулы, вышла с правой стороны, изуродовав лицо нашего командира роты почти до неузнаваемости. Именно это я и предполагал.
Никто по поводу странной гибели гауптмана Z не задавал вопросов, а о каком-то там расследовании и говорить нечего. Каждый знал о привычке гауптмана вертеть головой, рассматривая местность в бинокль, и кто знает, в какую сторону повернулась его голова, когда в нее угодила пуля. А те, кто догадывался, предпочитали молчать. После заупокойной мессы и похорон все вернулись к исполнению своих обязанностей. Я незаметно подошел к моему товарищу, который занимал окоп слева от моего и кто, как мне было известно, был непревзойденным стрелком.
— Приветик, Зепп! — обратился я к нему. — Хреноваты дела, а?
— Хреноваты, — согласился он. — Слишком много наших перебило. И, самое главное, зазря людей положили! А все эта сволочь!
Я молча кивнул и похлопал его по плечу. А что было говорить? Да и о чем? Мы только взглянули друг другу в глаза и никогда больше к этой теме не возвращались.
Коль люди глупы без меры,
К чему же черту быть умнее их?…
Далее наша дивизия следовала в южном направлении, где тщательно спланированный и умело организованный отход частей Красной Армии под командованием Тимошенко доставлял нам немало головной боли. Один из водителей танка занемог, и мне приказали срочно заменить его. Пару недель спустя сообщили, что он умер от тифа. После немногочисленных, хотя в целом успешных мелких операций у моего танка полетела муфта сцепления, а такой ремонт в полевых условиях был невозможен — пришлось дожидаться, пока поступит новая муфта. Было принято решение, что наш батальон отправится дальше, я же вместе с танком останусь в одном из близлежащих сел под названием Маньково дожидаться прибытия ремонтной бригады.
Село Маньково простерлось на пыльной степной равнине. Большинство домишек были низкими, со свисавшими почти до самой земли соломенными крышами — так, видимо, легче было противостоять иссушающим восточным ветрам, преобладавшим здесь зимой. Здешние деревья тоже выглядели кряжистыми, прибитыми ветрами, улицы — широченными и совершенно немощеными. Пока батальон собирался в дорогу, я облюбовал местечко для палатки как раз напротив колодца у одной из хатенок. Со мной было решено оставить восемнадцатилетнего салажонка, только что прикомандированного из Германии, — бросить здесь меня одного начальство, по-видимому, опасалось. Нас успокоили, что, мол, ремонтники прибудут дня через два, самое позднее, через три, и выдали достаточное количество провизии на этот срок. Мы считали минуты, пока отчалит наш батальон, чтобы тогда вдоволь насладиться бездельем. Установив палатку на мягкой траве под яблоней, мы отправились изучать местность. День стоял солнечный, деревня выглядела в целом приветливо — почти все дома окружали сады, и довольно большие, с ярко выкрашенными заборами. Выяснилось, что Маньково куда больше, чем нам показалось вначале, и мы даже обнаружили еще одно наше подразделение, расквартированное на другом конце села.
В первую ночь у моего напарника подскочила температура. На его счастье, у наших соседей был врач. Осмотрев моего товарища, врач тут же оставил его у себя в передвижном медпункте. Когда я на следующее утро пришел справиться о нем, выяснилось, что подразделение внезапно отбыло в неизвестном направлении. Вот так я и остался единственным немцем в Маньково, и, честно говоря, тогда даже не мог уразуметь, хорошо это или плохо. Сидя в палатке, я созерцал сельскую жизнь. По улице всегда кто-то двигался, подталкивая перед собой тележку или же таща на веревке домашний скот. Иногда местные жители, завидев меня, кивали в знак приветствия, и я кивал в ответ. Хотя мое положение было более чем странным, тем не менее ни опасности, ни враждебности я не ощущал, поскольку не сомневался в том, что все русские прекрасно понимали, какова окажется их участь, если со мной что-нибудь случится. Село со всех сторон окружали необозримые поля, настолько огромные, что и конца не было видно.
Позже выяснилось, что до войны Маньково было частью большого колхоза. У дороги неподалеку под навесом располагалась машинно-тракторная станция, как мне объяснили. Понятно, что тракторов и след простыл, но там оставалось много различного другого сельхозоборудования. Бросались в глаза комбайны, огромные по немецким меркам. Около навеса на лавочке сидели несколько мужчин, очевидно механиков, и женщина. Все пристально оглядывали меня, пока я проходил мимо. Когда я заговорил с ними, они разволновались и тут же стали уверять меня, что, мол, все это бесполезный хлам, очевидно считая, что я направлен сюда реквизировать то немногое, что еще оставалось из бывшего колхозного добра. Когда я поинтересовался у них, куда делись тракторы, мне сказали, что все они были изъяты для нужд Красной Армии. Детей в деревне было немного. Сколько я их ни отгонял от танка, они все равно являлись каждый день поиграть около моей неисправной машины. Когда несколько мальчишек вскарабкались на башню, я вывел крупными русскими буквами «Нельзя!». Солнце уже заходило, когда вдруг появился русский «Як». Пройдя над деревней на бреющем, он явно заметил и мой танк. Так что игравшие на нем дети, оказались как нельзя кстати. Я притаился за деревом с винтовкой, однако открыть огонь по самолету не решился.
