Книга Кирилл и Мефодий - Юрий Лощиц

Немногочисленные варяги, которые, по свидетельству «Повести временных лет», звали себя русь, придя к славянам с Балтики, волей-неволей способствовали их национальному самоопределению под именем «Русь», которое без запинок ложилось на слух, поскольку живо перекликалось с чисто славянскими именами городов и рек.

В нашествии этой Руси, этого «народа Рос» на Царьград бок о бок со славянами стояли и варяги. Но числом преобладали, конечно, первые. Что до самого Аскольда, то его варяжское (или даже кельтское?) происхождение не признаётся историками единодушно. Хотя «Повесть временных лет» настаивает на его варяжском родословии, в науке бытует иное мнение: князь был из племени полян, а не пришёл в Киев от Рюрика. Академик Б. А. Рыбаков в своё время обратил внимание на перекличку имени Аскольда (Осколда) со славянскими названиями рек Оскола и Ворсклы, притоков Днепра, а также на то, что имя народа, обитавшего в этих землях издревле, было «сколоты».

Понятно, что пострадавших обитателей Константинополя и его окрестностей в первую очередь во всём происшедшем занимали подробности иного рода. Почему всё же чужаки заявились так неожиданно? Случайно ли то, что они напали на город именно в пору его вынужденной беззащитности? Или же кто-то посоветовал им действовать так стремительно и напропалую?

Новое поручение

Ворвавшись в залив Суд 18 июня, чужеземцы, по воспоминаниям византийских авторов, шатались в окрестностях столицы ещё около полугода. Возможно, ближе к зиме от них оставались только разрозненные шайки. Не успев вернуться к Босфору для общего отхода, заплутав в неизвестных урочищах, они, в поисках вина и пропитания, орудовали исподтишка, на свой страх и риск.

Но всё равно Мефодию и Константину, вдруг вызванным с Вифинского Олимпа, с возлюбленной ими монашеской Горы в столицу, нужна была в дороге предельная осмотрительность. Возможно, их сопровождал небольшой вооружённый отряд, приданный от самого василевса, который как раз и настаивал на срочном приезде солунской двоицы. Или же забота о безопасности пути, в расчёте на воинскую бывалость Мефодия, поручалась ему. Тогда можно допустить, что отставной стратиг постарался, чтобы в отряде оказались добрые славянские молодцы из монастырских учеников, с которыми он и Философ легче всего находили общий язык, поскольку имели с ними, по сути, уже два общих языка.

Из множества слухов, долетавших на Гору, братья ещё до своего отъезда догадывались, что под разбойными «скифами», пришедшими на речных челнах с Понта, скорее всего нужно иметь в виду ещё каких-то славян с востока или севера, роме-ям пока неведомых. Что и говорить, за мирными беседами в монастыре они и их подопечные вифинские послушники вовсе не такой представляли себе желанную встречу двух языков, двух народов. Жизнь не давала размечтаться.

Вскоре по прибытии в столицу братья были приняты Михаилом III. Встреча описана в «Житии Кирилла», и это даёт возможность снова, после немалого перерыва, обратиться к агиографической канве.

Вначале авторы жития пересказывают содержание речи, с которой к василевсу недавно обратились посланники из Хазарин: «Приидоша же поcли к царю от Козар, глаголюще…» Это значит, что содержание речи послов поступает в житие в двойном или даже тройном пересказе. Во-первых, послы устно излагают просьбу хазарского кагана самому Михаилу. Затем василевс, вызвав Философа и его старшего брата, пересказывает им суть просьбы. И лишь со слов самих братьев событие, спустя более десяти лет, попадёт на страницы жития.

Понятно, что всякий пересказ отличается от цитаты большей или меньшей вольностью изложения. Степень вольности того, который занимает нас, весьма велика. Не вполне лишь понятно, откуда она проистекает. То ли агиографы — за отдалённостью события — что-то в речи послов, услышанной василевсом, а немного позже солунянами, сместили, то ли сами хазары изложили свою просьбу к василевсу достаточно путано.

Начали гости с собственного «исповедания веры». Они поклоняются-де единому богу, «иже есть над всеми». Но, впрочем, это не тот бог, которого чтут евреи или сарацины. И евреи, и сарацины предлагают им принять свою веру. Они же не решаются, а потому, «старую поминающе дружбу и любовь держаще», пришли сюда по сути с собственной заботой: «Просим же мужа книжна у вас, да аще преприт (переспорит. — Ю.Л.) евреа и срацины, то по вашу ся веру примем».

Послы прибывают в Константинополь, можно догадываться, не как самозванцы, а прямиком от кагана, правителя Хазарии. Он же, будучи, как и его предшественники на троне, иудеем, является приверженцем по букве ортодоксального, хотя по духу провинциального иудаизма. Значит, либо эти порученцы исполняют наказ своего господина вызывающе небрежно, либо сам каган, отправляя их, позволил намеренно размыть кое-какие подробности в изложении вероисповедной обстановки в Хазарии.

Имеется ряд подтверждений того, что путаница идёт из «первоисточника», то есть непосредственно от кагана. Во-первых, тогдашние правители каганата, люди её небольшой числом правящей верхушки, будучи исключительно иудеями, старались в своих очень неровных отношениях с Византией не подчёркивать этой своей исключительности. Тем более что в прошлом уже имело место сильное обострение отношений между двумя странами. И вызвано оно было именно «еврейским вопросом». Многочисленные иудеи, уличённые в том, что они многократно подыгрывали арабам в их войнах против ромеев, выселялись из пределов империи и обосновывались в Хазарии, где их называли «византийскими»[4].

Понятно, что послы были уполномочены напомнить василевсу не об этих, а о более благоприятных временах, о «старой дружбе» и даже «любви». Сам Михаил, по молодости лет, мог не очень твёрдо знать, кого или что они имели в виду. Но его бывалые советники догадывались: гости намекают на императора Льва Хазара, получившего своё прозвище потому, что был сыном хазарской принцессы, дочери кагана. Держали советники в уме и не такую уж давнюю пору, когда отец Михаила, император Феофил, отпустил к хазарам для строительства крепости Саркел на Дону одного из лучших своих зодчих, Пе-трону. Но «дружба» и тогда оказалась недолгой. Узнав, что хазары не разрешили поставить в новой крепости христианскую церковь, Феофил возмутился и предпринял срочные меры для укрепления воинского статуса Херсона как главного из византийских городов Таврики, направив туда стратигом того же Петрону.

Приезд послов сразу после бури, разметавшей у стен Константинополя дикую флотилию, тоже не походил на случайность. Значит, до ушей кагана через его купцов уже дошли слухи о том, что ромеи именно их, хазар, подозревают в науськивании орды чужаков на столицу Византии, временно беззащитную. Не потому ли так быстро достучались к василевсу с напоминаниями о былой любви? Да ещё и с предложением принять в хазарской столице византийского учёного мужа-богослова для искреннего разговора о том, чья же вера лучше, чья более достойна первенствовать в Хазарии.

Бывалые византийцы, слушавшие вместе со своим государем это почти ласковое приглашение послов, догадывались, конечно, что хвалёная хазарская веротерпимость — и на сей раз не более чем игра. Но поддержали пылкое намерение Михаила принять вызов и отправить искусного богослова-полемиста на словесный поединок. Коли уж такие поединки входят теперь в придворный обиход иноверцев, то кому, как не ромеям, показать и в них своё превосходство? Удачная поездка Константина в Багдад была у всех на памяти. Кого ещё искать?