Книга Мой сосед Владимир Путин. Разговор по душам - Сергей Чилингарян

Во всяком случае, не встречал никаких опровержений истории его приобретения благодаря высокой должности лакомого куска недвижимости в Москве. Значит, хотел-таки за бесценок оттяпать казенную дачу Косыгина, полагая себя наследником по должности. Я ведь обыватель, у О’Генри 100 лет назад мой статус отображен так (герой пришел с работы, поужинал, отвалился в кресле и взял газету): «С угрюмой жадностью запойного потребителя новостей он глотал жирные строки заголовков, предвкушая, как будет запивать их текстом помельче». Хотя и без угрюмой жадности, но я «выпил» текст о касьяновской прихватизации; а тут, гляжу, он уже оп! оп! — оппозиционер! Попользовался возле власти — нежирно получилось; и перепрыгнул в иную ипостась. Несолидно, Миш, несолиидно…

Но, может, беря его в компанию, оппозиция чего-то недоговаривает? Мало ли, может, он ей из старых ресурсов деньжат подкидывает? А в дураках угрюмец с газетой. Так что, Миша, прошу обелиться — прежде, чем вновь, не дай Бог, обделаться…

Некоторое резюме

Ну ты, Путин, и государство соорудил: в любом месте может полыхнуть и замерзнуть. А любой хам, включая и тебя, может беззастенчиво нафунять и бунькнуть. Я думал, что один такой мню в тряпочку, а заглянул в независимые СМИ — там хомо аналитикусы уже освистывают тебя, называя нулевые «путинским провалом». Но аудитория ТВ, в котором такое не говорится, в 50 раз больше, и в этом одни лишь твои помощь и отрада, как для Есенина — его мать-старушка в старомодном ветхом шушуне.

Как результат — катастрофическое перепроизводство невостребованной праведности. Ибо Путин говорит: «В государстве стабильность», — вместо того, чтобы идти разнимальщиком в передачу «Поединок», в малаховские разборки, в «Честный понедельник», в «Справедливость» (ей уже, кажется, на выход указали), в «Суть событий», в «Голоса без фанеры», в «Живое пиво», где одни группы мнений вопят на другие группы мнений преимущественно по горизонтали, перепихиваясь между собой, как тараканы в банке.

«Фронт спора был очень широк. …По всем пунктам, каковы бы они ни были, возникали разногласия. … В общем шуме можно было различить только отдельные выкрики.

Раз так, — говорил господин Гейнрих, — то почему вы тринадцать лет только болтаете?»

Можно сказать, что это все — регулярные осмотры консилиумом собравшихся воспаленной действительности. Но выписываемый рецепт всякий раз недостаточно силен. Новые и новые консилиумы превращаются в национальную забаву. Симптом их беспролазности — это то, что все до единого участники внутренне покорны: новым владыкой в государстве будет кто-то из тандема (или третий, но из-под тандема), значит, забава не иссякнет.

Многовекторные правды без предварительного установления единых ценностей и критериев, иногда и терминов. В «Судите сами», положим, решения суда телезрителей ничтожны до непосещаемости заседаний. Меня, к примеру, ни одно решение их суда не коснулось. Поэтому вовсе эту передачу не смотрю — сужу сам. А твои теневые идеологи, небось, ухмыляются, держа пари на завтрашнюю тему, незаметно подбрасывая ее публике и дергая за ниточку, дабы пуще разъярить.

Зато отмечаю новые понятия качества на этикетках: пиво — «живое», пельмени — «домашние», масло — «коровье»… Цивилизация по-путински, стало быть, тотально ворует и врет («однажды вечером унесли даже закипающий во дворе самовар»), перерождаясь в тотальную девальвацию. Врет в политике, врет в пельменях, и чтобы убедить потребителя, надо теперь делать хитрое до неслыханной простоты усилие — обратно назвать масло коровьим, ибо пельменная промышленность так и не доросла до домашней. Ее командиры бьют себя в грудь: да поймите вы! Это сильнее нас! Когда для чужих, мы не можем не воровать. Внуки войны, мы не можем класть много мяса в тесто, оно у нас туда не укладывается. Никогда! Вы слышите — никогда пельмени где-то там вне дома не научатся делать вкуснее, чем пельмени своими пальчиками и под контролем своих глаз. И хитро подмигивают: секрет велииикий…

Поэтому «Пельмени домашние» — это крутой бренд, и все вы, господа гурманы, равно как и товарищи фастфудники, должны понимать, что, невзирая на элементарность продукта, российским пельменям прорыв на технологические просторы в воровскую эпоху Путина заказан, аминь.

Путинская цивилизация питания — высшая ступень советской. Ряды производителей сбились с рядами разоблачителей. Позволено — все: и фальшивить, и разоблачать! Производители говорят: а все равно обманем — запихнем свое (Лиза Калачова, 1927 год: «Я очень люблю мясо. А там котлеты из лапши».) Разоблачители в СМИ говорят: а мы возьмем, да не возьмем; вот так — не купим! А глава государства равнодушно взирает на свою цивилизацию.

* * *

Ты хоть иногда удели 10 минут «Радио России», и тогда вопросы ко мне отпадут. Надо же хоть изредка узнавать, что делается в стране помимо газопроводов. Все до коликов знакомое: «…Это даже не штрафы — это издевательство над здравым смыслом». Понимаешь, конечно, что это штрафы не с едоков, а наоборот, с едоробов — с тех, кто «робит» еду. Выстраданное резюме всей передачи: «Ешьте больше простых продуктов и будьте здоровы!». Итак, в условиях путинской нефтегазовой действительности, при отсутствии эффективного контроля за качеством переработанного в фабричный продукт пищевого сырья его переработка здоровью противопоказана. Всякий контроль скупается вскладчину, критерии питания твоими диетологами распроданы, легко и вольно зарабатывают на постановке подписей от сангигнатуркаптерторгинспекций, поскольку желудок — понятие растяжимое. Иногда говорю своему: «Ну, ты, жевалок — а ну, дожевывай!».

«…Продукция церковных лавок обычно очень качественная, ведь ее изготавливали верующие, а значит, не желающие участвовать в обмане люди», — говорит протоиерей Иоанн Петров. Вот и клирик потянул на себя одеяло качества. Есть примеры и из прошлого: «Отец Федор весь вечер писал объявления о даче вкусных домашних обедов, приготовляемых исключительно на свежем коровьем масле».

А путинскую деятельность можно назвать тефтельной и в съемочной студии повесить новомодную этикетку: «Политика для людей». Но при этом ради остужения языков в первое время ничего не произносить.

«В большом бельевом котле варилась каша… Остап покрутил носом и сказал:

— Это что, на машинном масле?

— Ей-богу, на чистом сливочном! — сказал Альхен, краснея до слез.»

В «АиФ» статья «Оливы на дрожжах» с подзаголовком: «После покупного салата праздник продолжится… в туалете». Я бы лично, Владимир Владимирович, усилил: «По завершении путинского режима, когда выяснится, что все политхавало готовилось на машинном масле, страну крупно пронесет…».

В «Справедливости», разок заглянувши, услышал рассказы о бардаке твоего времени, при особо узнаваемых деталях прерываемые аплодисментами. Люди чутко разбираются в окружающей их поганке. В отсутствие хорошего аплодируют плохому. Вот у твоих блюстителей нервишки и не выдержали, — закончилась «Справедливость».

Или, скажем, «Честный понедельник» в разбомбленном тобою НТВ. Видишь, чего достиг градус недоверия, — иные хотят неимоверным лексическим усилием рвануть вперед: я, мол, писатель такой-то, и есть прибежище истины в ее последней инстанции. Но и честнягу ты уберешь с эфира, как только станет зарываться в твою жизнь или возле; а то и сам выдохнется, выйдет из моды, потом снова вынырнет, посмелее переименовавшись пусть даже и в «Эй, вы, там, наверху!», но пока ты не уберешься, ничего по существу не изменится; в твоей беспролазной буче все думающие больны хроническим публициститом, а обыватель непричастно плечами пожимает: все цистят, цистят, а чего цистят, а толку, что цистят? — и переключается на рекламу средств от цистита. А кто с вострым ухом — тот в Мацесту рванет, подальше от цистящих с бодуна понедельников.