Книга Анна Иоанновна - Игорь Курукин

С годами Анна стала менее прилежна к делам, и вопросы стали решать уже кабинет-министры — так, в 1738 году они произвели в подпоручики обиженного своим неповышением при отставке Преображенского каптенармуса Адриана Кузнецова, отпускали гвардейских солдат и унтер-офицеров «в домы» и представили в подпоручики трёх капралов. Члены Кабинета решали, кого из гвардейцев определить в рижские гарнизонные полки «на вакансии в штаб- и обер-офицеры». Подписи Остермана и Черкасского стоят под резолюцией о битье кнутом и отправке в выборгский гарнизон семёновского солдата Ивана Семёнова за попытку побега и изготовление фальшивого паспорта. Они же 15 октября 1740 года — Анна Иоанновна уже находилась на смертном одре — приказали повесить неисправимого ворюгу, солдата из ямщиков Сидора Шалина.

Конечно, доклады по полкам и соответствующие предложения сочинялись министрами или гвардейским начальством, которое при пополнении частей рядовыми иногда могло обходиться и без высочайшей санкции. Но Анна властно вмешивалась в эти дела: на докладе А.И. Ушакова от 25 апреля 1740 года о количестве мушкетёров и гренадеров в Семёновском полку она начертала резолюцию: «Без докладу впред на убылые места не записывать». Государыня не всегда подмахивала поданные ей бумаги — в августе 1740 года она повелела в том же полку произвести в прапорщики побывавшего на войне Михаила Сабурова, а не представленного к повышению начальством сержанта Василия Соковнина.

«…на Обухова место произвесть Николая Самарина, на место князь Александра Голицына Григорья Темирязева», — без объяснения причин написала Анна 31 января 1739 года на приказе о переводе на «убылые места» по Преображенскому полку. Списки приёма новых солдат по итогам дворянских смотров министры Кабинета несли ей на утверждение; так, императрица лично определила в солдаты гвардии будущего знаменитого полководца П.А. Румянцева. В августе 1740 года, вернувшись из Петергофа, Анна обратила внимание, что солдаты небрежно очищают от коры брёвна, пригнанные по Неве для строительства казарм, и распорядилась не «засаривать» реку.

Порой государыня интересовалась даже судьбой отдельных солдат, особенно «отличившихся» какими-то нарушениями. Так, в июле 1735 года она повелела министрам срочно заняться делом «плута Василия Одинцова». Проворовавшегося артиллериста, «не ведая о том его худом состоянии», приняли в Конную гвардию, но «когда в том полку о том его воровстве известно учинилось, тогда отослан он, для определения в полки, в Военную коллегию и определён был в Ингерманландский пехотный полк, где явился паки в воровстве и из-под караула бежал». Императрица потребовала от новых командиров непутёвого солдата «оное дело розыскать и исследовать обо всём обстоятельно». Не раз звучало в полках и грозное «слово и дело» — с последующим «розыском» и наказанием виновных в оскорблении величества или другом государственном преступлении по «первым двум пунктам» (о «злом умысле против персоны его величества» и «о возмущении или бунте»).

При Анне гвардейцы, как и прежде, стояли на караулах в Адмиралтействе, Петропавловской крепости, Сенате, Военной коллегии и Тайной канцелярии, а также у полковых изб и на квартирах у генералов, гвардейских штаб-офицеров и иностранных посланников. «В неделю по дважды» полкам было приказано обучаться строевым «экзерцициям», чтобы «солдаты оказывали приёмы и делали вдруг и бодро, и стояли прямо, а не согнувшись… чтобы шли плечом к плечу и ружья несли круче, ступая разом и головы держали прямо». Конногвардейцы, помимо того, должны были «прямо и бодро» сидеть в седле и ехать «человек за человеком ровно, примкнув колено с коленом».

Полки регулярно проводили учения, на которых порой присутствовала сама государыня. Дневниковые записи, сделанные поручиком Благово в 1739 году, гласят:

«12 [июня]. Вторник предивная погода. Полковой строй был, палили по 7 патронов.

15 [июня]. Пяток, изрядно ввечеру дождик. Полковой строй был, палили по 11 патронов.

28 [июля]. Субота ветрено. Полк учил маэор наш герцок Брауншвейнской, палили изрядно по 15 патронов.

11 [сентября]. Вторник студёно. Полковой строй был, палили по 25 патронов, принц учил изрядно.

12 [сентября]. Среда хорошая погода, а холодно. Полк наш государыня императрица изволила смотреть; палили хорошо по 29 патронов, жаловала к руке и вином».

Побывавшие в 1730-х годах в аннинском Петербурге и наблюдавшие за учениями отборных полков иноземцы отмечали, что гвардейцы «выполняют приёмы почти так же хорошо, как пруссаки», и выглядят «превосходными солдатами».

Императрица держала гвардию под контролем и сумела обрести надёжную опору в новых полках. Офицеры сохранили сплочённость и верность своей законной «полковнице», а унтеры и солдаты пока ещё находились вне политики и исполняли их приказы. Но при Анне уходили со службы петровские ветераны — например, так и оставшийся неграмотным капитан Семёновского полка Григорий Девясилов. Начав службу солдатом в 1690 году, он «при полку везде был безотлучно», дрался на суше и на море, прошёл с царём все кампании его войн от Азовских походов до «Низового (Персидского. — И.К.) похода» 1722 года. При Анне шестидесятилетний гвардеец был «выключен» полковником в Смоленский пехотный полк, но в 1732 году по причине ран и болезней попросился в отставку «на своё пропитание».

На смену не задумывавшимся о политике старым служакам приходило новое поколение, которое видело, как решалась судьба трона после кончины великого императора. Со временем гвардейцы усвоили опыт дворцовых «революций» и осознали себя «делателями королей». Менялся и круг их интересов: поручика Благово занимали не только «постройка» мундира, учения, куртаги и домашний «припас», но и покупка картин и книг, в том числе и известное политическое сочинение: «Пуфендорфия в десть дана 2 ру[блей]». В последующих участвовали и предприимчивые одиночки, и младшие офицеры, и даже солдаты.

Как только грозная Анна Иоанновна умерла, оставив регентство при младенце-императоре Иване Антоновиче герцогу Бирону, недовольство в полках прорвалось. Преображенский поручик Пётр Ханыков через два дня после присяги новому императору заявил приятелю-сержанту Ивану Алфимову: «Что де мы зделали, что государева отца и мать оставили, они де, надеясь на нас, плачютца, а отдали де всё государство какому человеку регенту, что де он за человек?» Бравый офицер уже осознал, что он с однополчанами может изменить ситуацию: «Учинили бы тревогу барабанным боем и гренадерскую б свою роту привёл к тому, чтоб вся та рота пошла с ним, Хоныковым, а к тому б де пристали и другие салдаты, и мы б де регента и сообщников его, Остермана, Бестужева, князь Никиту Трубецкова убрали». А отставной капитан Пётр Калачёв считал, что законной наследницей «по линии» является Елизавета, но не отрицал и прав Анны Леопольдовны, которая могла вступить в правление после Елизаветы, «а при её императорском высочестве быть и государю императору Иоанну Антоновичу». Пётр Великий, наверное, перевернулся в гробу, когда в созданной им «регулярной» империи поручики и капитаны гвардии стали решать, кому «отдать государство» и как «убрать» его первых лиц…

В стенах Тайной канцелярии

«Повсюду рыскали шпионы, ложные доносы губили любого, кто попадал в стены Тайной канцелярии. Тысячи людей гибли от жесточайших пыток» — подобные оценки бироновщины можно встретить в десятках книг. Им трудно не верить: для нашей социальной памяти террор государства против своих подданных представляется делом возможным не только для недавнего прошлого.