Книга Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости - Николай Коняев

Нет никакого сомнения, что царь Василий Шуйский нашел бы способ удалить из Москвы ростовского митрополита Филарета и помешать ему стать патриархом, но помог ему в этом – святой царевич Дмитрий. И помощь эта могла бы быть гораздо действеннее, если бы Филарет (Романов) верил чуть-чуть сильнее.

В самом деле…

Поездка митрополита Филарета (Романова) в Углич – событие знаменательное и для биографии самого Филарета, и для истории России…

Ведь здесь, в Угличе, почти повторилась ситуация, которая произошла с Василием Шуйским на Лобном месте, произошла встреча человека с мощами святого, тень которого этот человек дерзостно и святотатственно пытался возродить в самозванце.

Внутренний драматизм события усиливался тем, что Филарет приехал к мощам святого Дмитрия как иерарх Церкви, а в иерархи его возвел преступник, присвоивший имя святого Дмитрия.

Понятно, что Филарет (Романов) не был подвижником православия, понятно, что и в святительских одеждах он оставался светским человеком, но не понимать, насколько кощунственна предстоящая ему миссия, он не мог.

В так называемой «Рукописи Филарета, патриарха Московского» подробно рассказывается об этой поездке… Любопытно, что Филарету долго не удавалось найти гроб живоносного мертвеца…

«Егда убо во град входят, тогда ощутиша граждане приход их, и внезапу стечеся весь град, мужи и жены… Цареву повелению едва повинующеся, и последнее целование живоносному мертвецу отдающе своему Государю, и надгробные песни с плачем и воплем испущаху, якож и при погребении праведного… И ту первее преблагий Бог прослави угодника своего: снимающе убо, гроба его Святителие и Бояре не могуще обрести и желаемое ими многоцелебное тело узрети»…

Долго не могли московские посланцы многоцелебное тело узрети и только «во время святаго пения внезапу узреше из десные страны, яко дым восходящ дыхание благовонно»… Начали копать там, и «обретше некрадомое сокровище многобогатый гроб, вместивший тело блаженного царевича»…

Когда вскрыли гроб, увидели, что там лежит нетленное – пятнадцать лет прошло со дня похорон! – тело царевича Дмитрия…

«Целы и невредимы мощи обретошася. Кроме взятых частей от требующия земли: и земля бо жаждет насладитися от плоти праведных, да сими освятится от скверноубийственных дланей. И не токмо бо плоть бысть в целости святого страдальца, но и ризы на теле его освятишася и истления избыша. И егда убиен бысть от безбожных изменник, и тогда ему прилучися держать в шуйце своей убрус шит златом и серебром пряденым, и тогда оставиша в руце его, и сие бяше цело и невредимо, яко у живаго в руце держимо: в друзей же приключишася плод, глаголемый орехи»…

В «Рукописи Филарета, патриарха Московского» не говорится о тех чувствах, что испытывал сам митрополит Филарет, когда увидел словно бы живое лицо царевича, не потерявшее блеска жемчужное ожерелье, шитый платок в левой руке, орех, найденный у святого отрока в правой руке и с ним положенный в могилу…

Но откуда тогда странное волнение, которое пронизывает весь этот текст? Может быть, от того, что снова дано было Филарету заглянуть почти на четыре столетия вперед, когда повторится история мощей царевича Дмитрия со святыми мощами последних Романовых…

И снова, как при вручении ему Григорием Отрепьевым Ипатьевского монастыря, не смог Филарет прозреть, не хватило веры прозреть то, что назначено было прозреть…

3 июня царь, царица, мать царевича Дмитрия инокиня Марфа, митрополиты и множество народа торжественно встретили святые мощи у стен Москвы и перенесли в Архангельский собор Кремля. Они были поставлены здесь в открытой раке, чтобы явить «их нетление, чтобы утешить верующих и сомкнуть уста неверных».

Здесь Филарет и узнал, что во время его отсутствия из Москвы решился вопрос о патриархе.

На патриаршество избрали казанского митрополита Гермогена.

Митрополит Филарет внешне спокойно встретил это известие…

4

Непрочною оказалась власть Василия Шуйского, но она и не могла быть прочной…

Еще не закопали у обочины дороги тело Григория Отрепьева, а уже поползли слухи, будто самозванцу удалось бежать. Эти слухи распускал подручный покойного Григория Отрепьева, Михайло Молчанов.

Прошло немного времени, и сосланный в Путивль за близость к Лжедмитрию князь Григорий Шаховской поднял мятеж. К нему присоединился начальствовавший в Чернигове князь Андрей Телятевский. Стремительно разрасталась новая смута.

Михайло Молчанов отыскал тогда Ивана Болотникова, бывшего холопа Телятевского, и, убедившись, что и этот холоп, как Отрепьев, способен на многое, отправил его в Путивль к князю Шаховскому, где тот поставил Болотникова начальником над объединенными шайками, к которым прибивалось множество обездоленных крестьян.

Теперь дело было за самозванцем.

Сам Михайло Молчанов отказался занять эту должность, но кандидатов в царьки хватало и без него.

«Человек, знаменитый в нашей истории под именем Тушинского вора… показался впервые в белорусском местечке Пропойске, где был схвачен как лазутчик и посажен в тюрьму, – сообщает С.М. Соловьев. – Здесь он объявил о себе, что он Андрей Андреевич Нагой, родственник убитого на Москве царя Дмитрия, скрывается от Шуйского, и просил, чтобы его отослали в Стародуб. Рагоза, урядник чечерский, с согласия пана своего Зеновича, старосты чечерского, отправил его в Попову Гору, откуда он пробрался в Стародуб. Прожив недолго в Стародубе, мнимый Нагой послал товарища своего, который назывался московским подьячим Александром Рукиным, по северским городам разглашать, что царь Дмитрий жив и находится в Стародубе. В Путивле жители обратили внимание на речи Рукина и послали с ним несколько детей боярских в Стародуб, чтобы показал им царя Дмитрия… Рукин указал на Нагого; тот сначала стал запираться, что не знает ничего о царе Дмитрии, но когда стародубцы пригрозили и ему пыткою… схватил палку и закричал: “Ах вы б… дети, еще вы меня не знаете: я государь!” Стародубцы упали ему в ноги и закричали: “Виноваты, государь, перед тобою”».

Есть известия, что царевичем Дмитрием объявил себя Богданко – крещеный еврей из Шклова[41].

«И вот снова в той же упомянутой уже Черниговской стороне явился новый злобесный и кровь лакающий пес… – говорит Хронограф 1617 года. – Простых людей устрашил, а змиеобразных, коварных и злых – тех привлек…» И пошла, разрастаясь и захватывая все новые и новые территории, новая беда. Одни называют ее крестьянской войной Ивана Болотникова, другие движением самозванца Лжедмитрия II, третьи – польской агрессией.

Историки пытаются вычленить подходящие события, развести их по отдельным темам, но события путаются между собой, переплетаются и во времени, и по месту действия, и составом действующих лиц.