Книга Да будет воля моя - Дженнифер Бенкау

«Теперь он исчез! — проносится у нее мысль в голове. — Исчез, его нет, в этот раз навсегда или как минимум снова на шестнадцать лет. Исчез, словно никогда и не возвращался».

Она одновременно расстроена и шокирована осознанием того, как, оказывается, еще можно ранить ее холодное сердце. Точнее говоря — как сильно Якоб еще может ранить ее сердце.

Но как он мог так бесследно исчезнуть? Она ведь все время стояла в дверях квартиры. Но все же представить, что Якоб может сбежать через окно, она не могла… Во всяком случае надеялась, что такого не случилось. Тем более что окно спальни закрыто.

Когда она слышит шорох из гостиной, у нее от облегчения чуть не текут слезы из глаз. Он сидит там, на софе, как будто ничего не случилось, и чешет Одина по подбородку. Как ему удалось незаметно пройти мимо нее?

— Извини, что это так затянулось.

— Нет проблем, — улыбается Якоб. — Ты простишь, что я тут немного подслушал?

— Этого вряд ли удастся избежать в такой маленькой квартире.

— Ты произвела на меня огромное впечатление, — говорит он, а она приходит в состояние полного изумления. — Ты все еще можешь быть настоящей бестией.

— Мне нужно было пригласить их зайти и предложить им бутерброды?

— О боже, только не это! Нет. Я просто почти забыл эту твою сторону. Ты осталась у меня в памяти такой… такой нежной. Такой, что можно было бояться, что мир разрушит тебя. Ты знаешь, как тогда тебя называли другие?

— Белоснежка или Спящая красавица, — отвечает она. Потому что она была тихой и мечтательной, словно все время спала.

— Да, потому что ты была такой ранимой, что лучше было бы хранить тебя за стеклом. Но все они были не правы. Я был единственным, кто знал, что ты всегда была Белоснежкой и Злой королевой в одном лице… — Он смотрит на нее так, словно сделал ей комплимент.

Она толком ничего не понимает, однако решает не возражать:

— Это было бы, наверное, очень хорошо. Тогда я смогла бы послать своего бывшего мужа за семь гор и разбить зеркало, и потом больше никогда больше не увидеть его.

— За горами он, кажется, уже находится. Ты о нем не думаешь?

Дерия стонет:

— В этой жизни — уже нет. Он где-нибудь сидит, напился и убежден, как скала, что он самый несчастный человек в мире. Мне лишь жалко и Надин, и Феликса, но больше — малыша, он еще не способен видеть насквозь своего дядю и определенно беспокоится о нем.

— Это звучит так, словно твой брак был очень гармоничным.

— Твой сарказм ты можешь сохранить для себя, — вырывается у нее резкий ответ. Против воли Дерия вынуждена улыбнуться своим словам. Она получается горькой, эта улыбка, и нужно целых два вздоха, чтобы улыбка не стала попыткой расплакаться.

— Проклятье, — цедит она сквозь зубы. — Мне так жаль, что все продолжает вращаться вокруг него. Даже сегодня ему удалось испортить мне прекрасный вечер.

Якоб гибким движением встает на ноги, Один беззвучно соскальзывает на пол с его рук. Они одновременно подходят к Дерии, Якоб обнимает ее, а Один трется о ее босую ногу.

— Эй, эй, уже хорошо, — говорят они вдвоем, каждый на своем языке, — никто не испортит тебе вечер.

«К сожалению, все же удалось», — хочет ответить она. Потому что даже отсутствуя и без единого слова, Роберту удалось вбить клин между Якобом и ею. Маленький клин, который может проникнуть глубоко, если она не найдет пути остановить его. Но когда Якоб утешает ее своими тихими словами «я ведь здесь» или когда его ласковый поцелуй в лоб убирает все унижения прошлых лет, у Дерии рождается мысль, что Роберту никогда бы не удалось заполучить ее в свои руки, если бы Якоб тогда не исчез так внезапно.

«Это его вина?» — взглядом спрашивает она кота.

Ответ звучит как тихий вздох: «К сожалению, да».

Часы показывают без нескольких минут полночь, когда Якоб уходит. «Он мог бы остаться, — думает Дерия, — если бы я не настаивала, чтобы он рассказал, что делал за последние годы». Она чувствует себя одинокой в своей постели, которая никогда не была рассчитана на двух человек, но тем не менее кажется ей слишком большой для нее одной.

Якоб попрощался с ней ласковым поцелуем, и ей не нужно опасаться, что он больше не вернется. Однако она чувствует себя так, словно опять потеряла его. По крайней мере на эту ночь. Если эта одна ночь не идет в счет, почему должны считаться все другие ночи? Она встает с постели. Темно, однако с улицы через не полностью опущенные жалюзи пробивается немного света.

Она скорее чувствует, чем видит, где на ковре стоят ее тапочки. Босой ногой она нащупывает их.

И ледяной страх охватывает ее.

Это не домашние тапочки. Ее пальцы натыкаются на что-то мягкое. Холодное. Мокрое.

Какой-то шорох сопровождает ее движения. Что-то вроде странного чмоканья.

Что это? Что-то мокрое лежит на полу ее спальни.

А что это за запах? Медь?

Она идет к двери. Проходит почти три шага. Затем рукой ударяет по стенке. Где включатель света? Его тут нет… Где-то должен быть… Вот! Наконец становится светло.

Сначала она смотрит на свои ноги. Красно-коричневая жидкость застыла у нее между пальцами. Она медленно поворачивается.

Что это?

Какая-то темная масса лежит там, где должны быть ее тапочки. Она подходит ближе. Это полотенце. Ее полотенце, голубое с кремовыми полосками. Сейчас оно имеет темно-красный цвет.

— Это кровь, — говорит она.

Очень много крови. Откуда взялась вся эта кровь? Она смотрит на свои руки. Больше крови, больше…

Откуда? Где кот? Что это за кровь? Что?

А потом она кричит.

Она, наверное, потеряла сознание, потому что очнулась в своей постели. Кто ее уложил туда? В комнате абсолютная темнота. Паника разрывает ее так, словно ее вот-вот стошнит. Трясущимися руками она ищет включатель ночника. Холодный пот бежит по спине. Наконец-то она его нашла. Лампочка быстро загорается, затем тихо шипит, перегорает, и в комнате снова становится темно, хоть глаз выколи.

— Дерьмо! — Слово звучит скорее как жалоба, чем проклятье. — Дерьмо, дерьмо, дерьмо!

Она сбрасывает одеяло на пол, затем снова натягивает его на себя, до груди. Она вся голая. Почему она…

Она дрожит, выпрямляется, держит одеяло перед своим телом и идет сквозь темноту. Где лежало пропитанное кровью полотенце? Ей кажется, что ее вырвет от одного представления, что она снова наступит на него. Мучительно долго тянутся минуты, пока она нащупывает выключатель и в комнате становится ослепительно светло.

Она одна. Окровавленное полотенце исчезло.

Нет. Оно больше, чем исчезло. Нет даже пятна на ковре. И это простое наблюдение наконец приводит к пониманию: кровавого полотенца здесь никогда не было. Не в реальности. Оно по-прежнему висит в ванной комнате, и оно голубое с кремовыми полосками. И только сейчас, когда ей становится понятно, что это был, скорее всего, сон, она замечает, как быстро и сильно бьется сердце. Ей едва удается успокоиться. Значит, это был только сон. Она, наверное, заснула сразу после того, как ушел Якоб. Вряд ли она могла спать долго, но достаточно глубоко, чтобы из-за этого проклятого сна чуть не сойти с ума.