Книга Грибоедов. Тайны смерти вазир-мухтара - Сергей Дмитриев

В письме, переданном императору Хосров-Мирзой, шах сетовал на "неумолимость судьбы" и внезапность мятежа черни, "несоблюдение обычаев которой со стороны посольской свиты и вызвало возмущение", сообщал, что всех замеченных в погроме он приказал казнить, наместника Тегерана за неприятие должных мер "удалить вовсе со службы", а ставшего главой мятежа верховного муллу Тегерана Мирзу-Месиха "сослать в один из отдаленных городов наших в заточение" (весьма показательно, что выслать его удалось только силой, сломив сильное сопротивление его сторонников). Аллаяр-хан был бит палками по пяткам. Фактически шах признавал вину своих сановников за трагедию в Тегеране, но это ничего не изменило. После зачитывания письма шаха, Николай I, подав руку принцу, заявил: "Я предаю вечному забвению злополучное тегеранское происшествие". Когда же внук шаха на одной из аудиенций заговорил с императором о возможных территориальных уступках со стороны России, тот возразил: "Благодарите Бога, что моими войсками предводительствовал не Ермолов, они были бы непременно в Тегеране".

Путешествие в Россию Хосров-Мирзы со свитой в 57 человек, длившееся с 27 апреля 1829 по 31 января 1830 г. вообще вызывает много вопросов. Те почести и пышные церемонии, которые встречали принца во всех городах его следования, с выездами, приемами, обедами, балами, фейерверками и даже увековечиванием этих событий скульпторами и живописцами, как-то совсем не увязывались с той трагедией, которая случилась по вине персидской стороны в Тегеране. Уж слишком большие траты принесла русской казне так называемая "искупительная миссия", и не слишком ли мягко обошлись правители России с посланцем виновников трагедии? Однако какой-то высший суд все-таки вмешался в судьбы правителей Каджарской династии, виновных так или иначе, прямо или косвенно, в разгроме русской миссии. Осенью 1833 г. скончался Аббас-Мирза, а через год — его отец Фетх-Али-шах. В результате ожесточенной борьбы за трон победил старший сын Аббас-Мирзы от первой жены Мамед-Мирза, который приказал ослепить двух сыновей своего отца от другой жены, Джехангира и Хосрова-Мирзу, который 40 лет прожил слепым в ссылке. Вот такие нравы демонстрировали в те годы правители Персии, считавшие себя "не виновными" в жестокостях тегеранского разгрома.

Самое удивительное, что официальная точка зрения на катастрофу в Тегеране была установлена в России задолго до того, как были получены сколько-нибудь подробные о ней сведения. В отношении министра иностранных дел К.В. Нессельроде от 16 марта 1829 г. к командующему Кавказским корпусом Паскевичу указывалось: "Ужасное происшествие в Тегеране поразило нас до высочайшей степени. Отношение вашего Сиятельства ко мне по сему предмету Государь Император позволил читать с чувством живейшего прискорбия о бедственной участи стать внезапно постигшей Министра нашего в Персии и всю почти его свиту — сделавшихся жертвою неистовства тамошней черни. Достоинству России нанесен удар сильный, он должен быть торжественно изглажен и слиться с явным признанием верховной Персидской власти в совершенной ей невиновности по означенному случаю.

При сем горестном событии Его Величеству отрадна была бы уверенность, что шах персидский и наследник престола чужды гнусному и бесчеловечному умыслу и что сие происшествие должно приписать опрометчивым порывам усердия покойного Грибоедова, не соображавшего поведение свое с грубыми обычаями и понятиями черни тегеранской, а с другой стороны, известному фанатизму и необузданности сей самой черни, которая одна вынудила шаха и в 1826 г. начать с нами войну".

В записке Нессельроде к А.Х. Бенкендорфу от 23 марта также утверждалось: "Несмотря на несколько лет, проведенных в Тавризе, и беспрестанные столкновения с персами, он плохо узнал и плохо оценил народ, с которым имел дело". Эти же обвинения содержались и в письме Николая I к брату Константину в те же дни. Так родился и потом широко распространялся миф о непрофессионализме Грибоедова, ведь сомневаться в официальной трактовке событий впоследствии никому не дозволялось. За свою преданность и героизм Грибоедов получил в итоге черную неблагодарность и прямую клевету от представителей верховной власти, которые в России, к сожалению, слишком часто думают о своих "шкурных" интересах, боясь заслуженных обвинений, а лишь потом о благе Отечества.

Наконец-то в середине марта 1828 г. Нессельроде созрел до того, что предлагал ему Грибоедов, — разрешить Паскевичу по собственному усмотрению решить вопрос о вступлении Аббас-Мирзы в войну против Турции. Однако Паскевич сам не мог уже открыть "второй антитурецкий фронт". В своих записях он так ответил на собственный же вопрос о персиянах: "Нельзя ли ввести их в войну с турками, но Грибоедова нету, кто теперь может их заставить. Какие выгоды им предложить".

Паскевич, пожалуй, единственный из высокопоставленных деятелей того времени встал на защиту памяти Грибоедова. 28 февраля 1829 г. он получил от Дж. Макдональда письмо с разъяснением непричастности английской миссии к случившемуся инциденту и утверждением, что шах ни в коей мере не был виновен в возмущении, ведь даже шахская гвардия якобы тяжело пострадала от черни. Паскевич больше всего засомневался в отсутствии в трагических событиях английского следа: во всяком случае, писал он Нессельроде, "если персидские министры знали о готовившемся возмущении, то, несомненно, это было известно и английскому посольству, у которого весь Тегеран на откупу".

Паскевич был действительно взбешен и потрясен, он требовал расплаты виновных и ждал приезда Мальцова, желая заставить его пожалеть о спасенной им с помощью трусости жизни. Нессельроде просил Паскевича вести себя сдержанно, "беречь англичан и не давать веры слухам, которые распространяются про них". Паскевич же требовал прислать в Астрахань 10 тысяч солдат в подкрепление его армии для того, что надавить на Персию, и настаивал на вступлении ее в войну против Турции. И именно его резкое письмо-угроза Аббас-Мирзе, привезенное в Тавриз адъютантом князя Кудашевым, подействовало в итоге на Фетх-Али-шаха, который наказал, хотя и очень мягко, виновных в разгроме.

Процитируем это яркое письмо, чтобы почувствовать, что и после гибели Грибоедова его ум и энергия еще проявляли себя в поступках близких к нему государственных деятелей: "Не употребляйте во зло терпение Российского Императора, великодушие Его неистощимо, но в нынешних обстоятельствах нарушение прав так велико, что должны ожидать больших бедствий для Персии, если скорым и гласным удовлетворением не остановите Его справедливого негодования. Одно слово моего государя — и я в Азербайджане за Кафланку, и, может статься, не пройдет и года, и династия Каджаров уничтожится. Не полагайтесь на обещания англичан и уверения турок… С Турцией Россия не может делать все, чего желает, ибо держава сия нужна и необходима для поддержания равновесия политической системы Европы. Персия нужна только для выгод Ост-Индской купеческой компании, и Европе равнодушно, кто управляет сим краем. Все ваше политическое существование в руках наших, вся надежда ваша в России, она одна может вас свергнуть, она одна может вас поддержать". В другом послании Паскевич требовал вступления Персии в войну против Турции. За эти письма Аббас-Мирзе он получил "высочайшее неодобрение" и "решительное несогласие" императора.