Книга Южный бунт. Восстание Черниговского пехотного полка - Оксана Киянская

Советские исследователи о волнениях в Германовке, конечно, знали. Волнения эти породили огромное количество документов, осевших в архивах Киева и Санкт-Петербурга. Два случайных документа из этого массива были опубликованы[243], а в Германовке даже был поставлен соответствующий памятник. И умолчание о волнениях в Германовке на страницах статей и монографий выглядит странно.

Но странность эта разъясняется после знакомства с архивными документами. Волнения в Германовке подавил Черниговский полк.

В Киевской губернии, к которой относилось мятежное селение, были расквартированы части 9-й пехотной дивизии 1-й армии; в дивизию эту, в частности, входили Черниговский и Полтавский полки. Первоначально земские власти просили о присылке воинской команды командира Полтавского пехотного полка, полковника и заговорщика Василия Тизенгаузена. Тизенгаузен повел себя как истинный декабрист и отказался давать своих солдат для усмирения мятежников. Он ответил суду: «По причине назначенного смотра в местечке Ржищев и наступающих к тому дней, да и без воли командующего пехотною дивизией дать требуемой воинской команды не может».

Иную позицию занял подполковник Гебель. Получив приказ начальства, командир Черниговского полка выполнил его.

Покорение Черниговским полком германовских крестьян состояло из трех эпизодов. Первый из них в полной мере отражен в документах. 10 июля 1825 года – в помощь земскому исправнику и солдатам гарнизонного батальона – в селение вошла 3-я мушкетерская рота полка под командованием штабс-капитана Антона Роменского[244]. В рядах этой роты состоял и в операции участвовал будущий активный мятежник поручик Михаил Щипилло. 3-й мушкетерской роте не удалось справиться со своей задачей, попытка наказать осужденных переросла в драку крестьян с солдатами. 14 июля в Германовку вошла еще одна черниговская рота: на этот раз крестьяне вынуждены были покориться и не противиться наказанию своих товарищей. Ни номер этой второй роты, ни имя ее командира в документах не упоминаются. В августе 1825 года обе роты вышли из Германовки и отправились на корпусный сбор в местечко Лещин.

И, наконец, осенью 1825 года в Германовке встала постоем 2-я мушкетерская рота полка под командованием штабс-капитана Вениамина Соловьева. Именно из Германовки 2-я мушкетерская рота 31 декабря 1825 года отправилась бунтовать[245].

Неизвестно, участвовал ли лично Сергей Муравьев-Апостол в германовских событиях. Согласно документам при ротах Черниговского полка должен был находиться штаб-офицер, осуществлявший общее руководство карательной операцией. Вместе с Роменским в Германовку был отправлен младший штаб-офицер Черниговского полка, майор Александр Лебедев. Однако Лебедев, по-видимому, не желавший марать руки, воспользовался тем, что был назначен депутатом в следственную комиссию по делу о крестьянском неповиновении, уехал в Киев и в подавлении беспорядков участия не принял[246]. В восстании Черниговского полка Лебедев тоже не участвовал.

Но документы свидетельствуют: некий старший офицер Черниговского полка при ротах все же присутствовал – ибо таков был приказ военного начальства. К июлю 1825 года при полку, кроме Лебедева и самого Гебеля, находились только два старших офицера: командир 1-го батальона майор Сергей Трухин и командир 2-го батальона подполковник Муравьев-Апостол[247]. Сделать точный вывод о том, кто из них командовал ротами в Германовке, невозможно: фамилия штаб-офицера в документах отсутствует.

Но нельзя не отметить: независимо от того, покорял ли Муравьев крестьян, он, конечно же, был полностью в курсе того, что происходило в Германовке в июле 1825 года. И события эти не могли не сказаться на его поведении. Заговорщик с девятилетним стажем, бывший офицер-семеновец, гуманист, падавший в обморок при виде телесного наказания, мечтавший об улучшении положения крестьян и солдат, – он ничего сделал для того, чтобы приказ Гебеля не был исполнен.

* * *

Можно однозначно сказать, что никому из офицеров-черниговцев – ни будущим декабристам, ни тем, кто в декабре 1825 года сохранит верность престолу, – обязанности покорителей крестьян не нравились. За спокойствие крестьян отвечала земская полиция, и не дело офицера было брать эти функции на себя. К полицейским и жандармам российские дворяне в начале XIX века относились по большей части с презрением. Так, офицер-декабрист Николай Басаргин в начале 1820-х годов с негодованием отверг предложенную ему роль полицейского осведомителя[248]. Михаил Лунин в письмах к сестре из Сибири ставил знак равенства между «кретинизмом» и полицейско-шпионской деятельностью[249]. «Жандармы вместо уважения были во всеобщем презрении», – утверждал мемуарист Михаил Дмитриев[250].

События в Германовке не могли не сказаться на моральном климате в Черниговском полку. Офицеры, даже и те, кто непосредственно в покорении крестьян не участвовал, неминуемо должны были оскорбиться возложенной на них недостойной ролью. Полицейские обязанности марали черниговский мундир.

Однако в сложившейся ситуации офицеры повели себя по-разному. Штабс-капитан Антон Роменский, главный участник карательной операции, не допустивший пролития крестьянской крови, сразу же после германовской истории подал в отставку и сложил с себя обязанности ротного командира. Вместо Роменского ротным командиром стал Михаил Щипилло.

В восстании Черниговского полка Роменский не участвовал, в момент его начала находился в своем имении. Узнав о происшествиях в полку, он вернулся из имения, но решительно отказался принять сторону восставших. Солдаты 3-й мушкетерской роты говорили на следствии, что если бы Роменский «командовал ими далее, то и они не имели бы таковой участи». «Сказался больным» и его брат, подпоручик той же роты Климентий Роменский. Как и старший брат, он не принял участие в восстании черниговцев, отказавшись помогать восставшим в резкой форме[251].

Но далеко не все офицеры-черниговцы отреагировали на историю с Германовкой подобно Роменскому.