Книга Гиблое место - Юрий Шиляев

– Об этом мы позже поговорим. – Я отметил, что не стала оправдываться, объяснять или уходить в сторону от темы разговора. – А сейчас подойди посмотри, может, ещё кого кроме Жатько и своей бабки узнаешь на фотографиях, – и она кивнула в сторону рамок.

Я не стал спорить, прошёл к стене, встал, рассматривая простые, наивные лица давно умерших людей. Людей из прошлого века. Но мелькнула мысль, что от Балашихи можно ожидать выстрела в спину, поэтому и вздрогнул, когда резко стукнула дверь.

– Яшка, там вертолёт прилетел! – закричал с порога Петро. – Вальсергевна, держи свою траву, – он поставил тазик с редиской, укропом и луком на табуретку у двери и, добавив: – На стадион садится, не наш, не полицейский, – выскочил из дома.

Я повернулся к Балашихе, посмотрел на неё и почему-то сказал:

– Коэтиро… его фотографии тут нет.

– Не из породы, а в породу, – спокойно отметила старуха, кивнув головой. – А то ты не знаешь, что вертухаи никогда с зэка не фотаются. Но вот что имя знаешь, даже не удивляет. Раз показали, значит, так надо. Иди, там твоё начальство прибыло. Разговоры так не ведутся, тем более серьёзные.

Я шёл следом за Петро по размытой дождями тропке и думал, что недооценил Балашиху, посчитав её обычной деревенской бабкой. Иначе бы подошёл к ней по-другому…

Стадион, большой, с остатками трибун и помещений для спортсменов, находился традиционно возле школы, в центре села. Ребятня уже облепила машину с родной эмблемой корпорации РИП на белом боку. Кто-то из особо шустрых мальчишек даже залез в кабину пилота. Ми-17, большой, вместительный, с открытой задней аппарелью, быстро разгружался. Двое ребят из службы безопасности споро грузили ящики и коробки в кузов совхозной «газели». Тут же стояла Аллочка, потерянно кутаясь в ярко-красный палантин, наброшенный поверх чёрной куртки с капюшоном. Вот её-то в здешних палестинах не ожидал увидеть вообще!

– Аллюсь, тебя за что в ссылку отправили? – распахнул я руки, приготовившись обнять, но девушка отстранилась.

– Вас поздравить можно, Яков Иванович?

– С чем? – я удивился и тут же начал перебирать в уме все варианты: от повышения в должности, премии и до всевозможных штрафных санкций. Но ответ меня просто огорошил. Словно обухом по голове, стукнули слова хорошенькой секретарши. Пожалуй, даже не сами слова, а обида, с какой она это сказала:

– С законным браком!

– ?! – я потерял дар речи.

– Мне сейчас только что сказали, что вы пошли делать предложение какой-то Вальке, с которой… – она всхлипнула… – как сказал председатель, в дёсны целуетесь.

За моей спиной раздался дружный смех, загоготали все – и шофёр, и Егорыч, приехавший лично встретить гостей, и ребята-безопасники из «РИП». Наверное, на лице у меня отразилось всё, что я думаю о шутниках, потому что смех перешёл в богатырский гогот, и даже Аллочка улыбнулась, но тут же спросила:

– Так вы меня разыграли?

Она нахмурилась и с негодованием глянула на ржущих мужиков. Наши, риповские, зная характер этого милого создания, тут же постарались сделать «серьёзные» лица. Характер у секретарши Пал Палыча был не сахар – и это ещё мягко сказано! Она не скандалила, не ввязывалась в интриги, но была в курсе всего, что творилось в филиале и всегда держала руку на пульсе событий. Обид не показывала, умела с ними справляться, внешне, по крайней мере. Но с ней никогда нельзя было быть уверенным, что твои сегодняшние неловкие слова или нечаянная двусмысленность не обернутся через пару месяцев срочной командировкой – и обязательно в момент, когда ты собрался в отпуск или тебе срочно надо быть на свадьбе друга. Впрочем, мелкая мстительность не распространялась на меня – пока. Хотя как минимум эту поездку в колхоз организовала точно она, подложив шефу приказ на подпись, а мне хорошую свинью. Рыльце у меня, учитывая Аллочкин «реестр обид и оскорблений», было точно в пушку: не так давно, в декабре, после новогоднего корпоратива, мы с ней проснулись в одной постели. Я редко пью много, обычно две стопки – и всё, а тогда что-то перебрал. Учитывая состояние после обильных возлияний и то обстоятельство, что я ничего не помнил, скорее всего, дело тем и закончилось, что просто выспались после гулянки – что «усугубляло» мою вину. Потому что Аллочка перестала со мной разговаривать – только по делу, когда уже невозможно было отвертеться, и только с плохо скрываемым сарказмом. Видно, «ночь любви» разочаровала красотку. Но я только ухмылялся по этому поводу: большая девочка, должна понимать, что от пьяного мужика ждать сексуальных подвигов глупо. Хотя я даже предполагать не стал, сколько в тот вечер выпила наша недотрога. Затащить Аллочку в постель – предмет многочисленных пари и главная тема обсуждений в нашей риповской мужской компании, но пока счастливчика не было. Кроме меня. Однако из чувства самосохранения я об этом на работе не распространялся и вообще факт совместного сна я «постелью» не считаю.

Аллочке на вид лет двадцать пять, не больше. На самом же деле у неё за плечами институт и десять лет стажа. Подозревал, что ей медленно, но верно к сорока – тридцать шесть-то точно есть, но тайну возраста она хранила куда серьёзнее, чем наши безопасники хранили корпоративные секреты РИПа. Хрупкая, почти невесомая, с тонкими запястьями и изящными длинными пальцами с идеальным маникюром. Волосы тёплого медового цвета, средней длины, всегда уложены в замысловатую причёску. В то злосчастное послекорпоративное утро я её даже не сразу признал без сложной конструкции локонов на голове. С растрёпанной копной волос она показалась мне невероятно милой, и не скрою, я с трудом подавил желание снова затащить её под одеяло и наверстать упущенное ночью. Но, видимо, вместе с головной болью проснулся здравый смысл, согласно которому неприятности и убытки – прямое следствие служебных романов. И взгляда зелёных глаз – негодующего и растерянного сначала, потом надменно-оскорблённого – никогда не забуду. Аллочка не была красивой или броской в общепринятом смысле, но элегантной и ухоженной. Сдержанная, но в то же время в ней чувствовался какой-то внутренний огонь. Лично я чувствовал себя рядом с секретаршей шефа, как на тонком льду: никогда не знаешь, после какого шага он пойдёт трещинами и во что ты потом провалишься – в ледяную воду или раскалённую лаву.

Возможно, именно с Аллочкой что-то и получилось, если бы не сны…

С девушками у меня никогда проблем не было, летели ко мне, как бабочки на огонь. Но быстро надоедали, и очередной роман заканчивался прежде, чем я успевал запомнить номер телефона новой подружки. Признаюсь, тогда, послекорпоративным утром, глянув на разъярённую секретаршу, я просто сбежал. В ванной комнате быстро натянул одежду, открыл кран, плеснул в лицо горсть воды и замер, рассматривая отражение.

Помятое лицо, в глазах испуг, на шее темнело пятно, кажется, засос. Неужели всё-таки что-то было?! В ярости схватил со стола стакан и, размахнувшись, бросил его в стену. И вдруг успокоился. Показалось, что кто-то замедлил время, кто-то, всемогущий и безразличный, замедляя полёт ни в чём не повинной посудины, показал мне мою собственную жизнь. Вот стакан ударился о стену, выложенную кафелем, ударился глухо, молча. Потом развалился на сотню мелких осколков. Переливаясь в лучах электрической лампы, осколки вспыхнули радужным разноцветом и на мгновенье, на ту самую, неуловимую долю секунды, стали праздничным фейерверком, брызнув к потолку. Мгновенье прошло – и всё, праздник кончился, мелкое стеклянное крошево осыпалось вниз, жалобно звеня, словно жалуясь на судьбу. В печальном звоне послышались слова: «Ну, зачем так… больно…» Я смотрел на крошево осколков, усыпавших пол и понимал, что все мои влюблённости – начиная с самой первой, ещё в третьем классе школы, ничем не отличаются от разбитого стакана. Тот же сияющий разноцвет, такой же всплеск, мощный, фееричный… – и то же крошево осколков под ногами.