Книга Валашский дракон - Светлана Лыжина

– Я, конечно, ничего не понимаю в политике, Ваша Светлость, – Джулиано пожал плечами, – но возможно, что сближение молдавского государя с Его Величеством чем-то поможет Вашей Светлости. Что ни делается, всё к лучшему. Ведь не просто так появилась эта пословица.

– Выходит, и моё заточение здесь к лучшему? – с усмешкой спросил узник, но через мгновение сам же ответил с горечью: – А может, ты и прав. Не посади меня Матьяш в крепость, ещё неизвестно, что бы со мной стало! Может, не протянул бы и трёх лет. Пал бы, воюя с турками! А голова моя, набитая паклей, отправилась бы путешествовать по турецким областям, где её выставляли бы на площадях как доказательство военного могущества султана.

В течение следующего часа узник сидел в кресле совершенно неподвижно, глядя в одну точку, чем очень порадовал престарелого живописца – старику уже давно не попадалась такая смирная модель, но Дракула, конечно, сидел так вовсе не потому, что старался для портрета. Просто кузену Его Величества было о чём подумать.

* * *

Новость о Штефане занимала Влада недолго. «Откуда я могу знать, крепкое ли у него с Матьяшем установилось согласие, – рассуждал узник. – Зачем мне изводить себя понапрасну? Ведь неизвестно, так ли уж они ладят. Но даже если мой давний друг хорошо уживается с моим давним врагом, это в самом деле может обернуться благом. Что если Штефан попросил своего нового приятеля проявить ко мне снисхождение?»

«Незачем гадать!» – мысленно одёрнул себя заключённый румынский князь, ведь даже если Штефан о чём-то и просил, на решение Матьяша уже никак не удалось бы повлиять. Если что-то и можно было сделать, то много лет назад. Находясь в заточении, не следовало пытаться ловить воронов, а при каждом визите кастеляна в башню не следовало говорить о венгерском короле плохо.

Влад в который раз подумал: «А если б я вёл себя смирно и изображал покаяние, то как повернулась бы моя судьба? Может, давно уже оказался бы свободен? А вдруг Матьяш только и ждёт, что я смирюсь? Вдруг он ждёт даже сейчас и готов отпустить?»

Мысль об этом настойчиво соблазняла узника, но он гнал её прочь. Гнал он и мысли о женщинах, которых уже давно не видел даже издали, однако недавние расспросы о «любовнице» живо воскресили в памяти образ Луминицы. Влад не мог не думать о ней. Не мог не вспоминать её.

Теперь он вспоминал её уже повзрослевшую – такой она стала через два с половиной года после того, как была привезена из молдавских земель. Отроческая угловатость из неё исчезла, и теперь все линии тела сделались плавными, что ещё больше притягивало глаз. Начнёшь смотреть, а взгляд будто сам собой перекатывался с одной округлости на другую, с ложбинки на горку, с горки в ложбинку. Однако росточка у Луминицы не прибавилось. И ножки остались такие же маленькие.

Прежним остался и бойкий характер. А может, стал ещё бойчее, и временами Влад даже страдал от него, ведь Луминица, с детства усвоившая от матери, что пуще смерти нужно бояться худой молвы, так до конца и не свыклась со своим положением.

Казалось бы, счастья привалило. Даже в самых сладких мечтах старостова дочь не могла представить, что вместо опанков наденет расшитые башмачки и что шею ей будут оттягивать дорогие украшения. Луминица стала хозяйкой большого городского дома – не дворца, конечно, но государь проводил здесь столько же времени, сколько во дворце. Казалось бы – что ещё нужно?

И всё же старостова дочь признавалась, что каждый раз со страхом вступает под свод Божьего храма, потому что чувствует себя грешницей. Наверное, потому и старалась Луминица, как бы ни казалось это глупо, склонить Влада к женитьбе. Ожидая его в гости, наряжалась тщательно, подводила глаза чем-то чёрным по самому краю, будто собиралась напускать чары, и даже ела мёд, чтобы целовать её стало слаще. Когда долгожданный гость приходил, Луминица спрашивала, стала ли краше с первого дня знакомства, или подурнела, а, получив уверения, что прелестей стала ещё больше, со вздохом замечала:

– Жалко, что всё это только для греха и служит.

Влад привык, что его время от времени корят, призывают внять голосу совести, но однажды во время ужина Луминица совсем уж рассердилась, вскочила из-за стола и прямо пожаловалась – стыдно ей показываться людям в городе.

– Они что, тычут пальцем? – спросил Влад, предполагая, что только в этом дело. «Изловить наглецов, поотрубать лишние пальцы, и всё уладится», – мысленно добавил он, но Луминица опровергла это предположение, ответив:

– Нет, никто пальцем не тычет. Все кланяются.

– Почтительно или с издёвкой?

– Почтительно!

– Тогда чем ты недовольна?

– Они кланяются не из уважения ко мне, а потому что боятся твоего гнева! – жалобщица уже сама достаточно разгневалась, чтобы топнуть ножкой.

Влад оперся о подлокотник кресла и придал лицу такое выражение, как если бы собрался разбирать земельный спор меж двумя жупанами. «Что же всё-таки случилось? – размышлял государь. – Отчего она опять бушует?»

– Чего ты хочешь? – спокойно осведомился он.

– Чего я хочу? Не спрашивай, будто не знаешь! – Луминица подошла к нему ближе, и ножка в расшитом башмачке снова топнула об пол.

– Я не могу жениться на тебе, – ответил Влад.

– Потому что мой отец – деревенский староста? Ах, зачем же ты увёз меня из родительского дому! – жалобщица закрыла лицо ладонями, будто плача. – Не увёз бы, так не пришлось бы мне изведать столько стыда!

– А зачем ты улыбалась, стоя на дороге?

– Дурочка была! – Луминица отняла руки от лица и снова топнула ножкой.

Влад тоже начал закипать:

– Вот и я, видно, дурак был. Схватил в Молдавии первое, что попалось на глаза. В другой раз буду выбирать тщательнее, а тебя верну твоему отцу, как негодный товар.

– Я, по-твоему, негодная? – обиделась старостова дочь. Минуту назад она сожалела, что покинула отчий кров, но теперь всем своим видом показывала, что совсем не стремится туда вернуться.

Зная, что слова у Влада не расходятся с делом и что он вполне может отправить «негодницу» назад, Луминица заплакала уже непритворно, глаза наполнились слезами:

– Негодная? Вот как ты заговорил! Да где твоя совесть?! Ты свою совесть на ярмарке продал. Чёрт у тебя её купил, дал взамен одну меру бесстыдства и ещё каменного сердца полмеры. Бесстыдник! Увёз меня из родительского дому, а теперь я больше не гожусь тебе? Но если надумаешь отправить меня назад в Молдавию, то знай, что тебе придётся везти меня силой. Я не поеду, – она вздохнула и повторила ещё тише. – Не поеду.

Влад, видя слёзы, уже готовые пролиться, расхотел ссориться:

– Ладно. Беру свои слова обратно.

– Нет уж! Скажи всё, что собирался, – видя, что опасность миновала, Луминица опять попробовала воевать.

– Да я уж и так сказал лишнего, – румынский государь примирительно улыбнулся.