Книга Зачем России Марин Ле Пен - Владимир Большаков

В передаче радиостанции RTL–Lt Monde-LCI ведущий Патрик Коэн задал Марин Ле Пен такой вопрос:

«Вы считаете, что иммиграция это угроза безопасности граждан?»

«Нет, – ответила Марин, – я не так сказала. Я сказала, что это одна из причин небезопасности. Это не одно и то же. Я сказала, что разрушение всех великих основ нашего общества это также одна из причин отсутствия безопасности, за что несут ответственность те, кто нами управляет».

«Какую иммиграцию из трех вы имеет в виду, – допытывается Коэн. – Французов, которые происходят из семей иммигрантов, иммигрантов получивших право на въезд в страну законным путем или незаконную иммиграцию?»

«Прежде всего, мы против незаконной иммиграции, – ответила Марин Ле Пен. – Она продолжает расти быстрыми темпами. И во всех странах с этим борются, кроме нашей. У нас ее узаконивают».

По официальным данным, только в 1988 г. вид на жительство во Франции получили около 100 тысяч незаконных иммигрантов. С тех пор, как заявляет М. Ле Пен, по данным министерства юстиции, статус законного эмигранта ежегодно получают до 17 процентов незаконных, в том числе под предлогом предоставления политического убежища. Нередко те, кто приезжает во Францию на законных основаниях, как туристы, остаются затем уже здесь нелегально… А потом используют любые возможности, чтобы легализоваться. И в этом им во Франции власти потакают… Что касается французов, по происхождению из семей иммигрантов, то они же французы, с французским гражданством. Никто в «Национальном фронте» не ставит под сомнение то, что они – французы. «Тех же, кто живет во Франции незаконно, – считает Марин, – надо провожать до границы» (RTL–Lt Monde-LCI 27.01.2003).

Расизм наоборот

Новые иммигранты, прежде всего нелегальные, тяготеют к своим – но не к тем, кто полностью интегрировался во французское общество, а к тем, кто живет в гетто, где воспроизводится привычная для пришельцев родная среда. Чтобы в этом убедиться, надо просто пройтись в Париже по району Барбес-Рошешуар у Монмартра, либо по улицам парижского пригорода Сен-Дени, где быт обитателей (около 50 процентов жителей Сен-Дени – иммигранты либо их потомки), напоминает быт их сородичей в Центральной Африке или в арабских странах Магриба. Единственно, чем эти «новые французы» отличаются от своих соплеменников, мечтающих хоть одним глазком повидать Францию, так это воинственным неприятием всего французского, всего белого и христианского. Французы встречаются с этим вызовом ежедневно. В метро какой-нибудь чернокожий пацан может демонстративно улечься сразу на двух сиденьях с ногами и не уступит место ни старику, ни женщине. Французы будут молчать, даже если этот молокосос начнет дымить им в лицо самокруткой из марихуаны. Они будут ждать вмешательства полиции, которая, по идее должна, наказать нарушителя порядка в метро. Но полиция чаще всего тоже не вмешивается. В сознание французского обывателя всей системой обучения и образования вбито этакое чувство коллективной вины за «преступления французских колонизаторов» и «жертвы рабства». День памяти этих жертв теперь во Франции отмечают официально. Власти стараются их потомков не раздражать и умиротворяют всячески. Мало поэтому кто в метро решится взять такого обнаглевшего негритенка за шиворот и вышвырнуть его из вагона, как он того заслуживает. Тут же получишь в ответ: «Ах ты, грязный расист!».

Жан-Мари Ле Пен такого рода обвинения в свой адрес решительно отвергает. «В действительности я не расист и не ксенофоб. Просто я не верю во «всемирную деревню» и в то, что для счастья человечества достаточно взяться за руки и водить хоровод вокруг глобуса – говорит он. – Я обеспокоен тем, что за последние тридцать лет в одну только Францию прибыли десять миллионов иностранцев, хотя на протяжении всей мировой истории армия численностью всего в десять тысяч человек, подошедшая к границам государства, служила поводом для немедленной мобилизации. Некоторые политики рассматривают государство как предприятие, с бюджетом, прибылью, отделом кадров, наемными работниками и т. д. Моя концепция государственности в корне отлична от подобного механистического подхода. Для меня страна – понятие, прежде всего, национальное. Нация – это не столько настоящее и даже не будущее, сколько – в первую очередь – ее прошлое. Все, что есть у народа – культура, материальные ценности, уровень жизни, – заработано трудом, страданиями и самопожертвованием предшествующих поколений. Я остро ощущаю свою связь с историей моего народа, что подразумевает и мою личную ответственность перед потомками. Естественно, мне бы не хотелось, чтобы мои дети были похожи на соседа, приятеля жены или вообще неизвестно кого. Национальность наследуется человеком от родителей, а другую надо еще заслужить. Я ничего не имею против того, чтобы достойные люди могли стать гражданами той или иной страны, но абсолютно невозможно автоматически предоставлять это право всем желающим, как это сейчас делается в некоторых европейских государствах.

В результате такой «открытой» политики блага, накопленные трудом многих поколений европейцев, оказываются предоставлены всему миру. Разумеется, уровень жизни коренных обитателей падает прямо пропорционально количеству акклиматизировавшихся мигрантов. Например, с начала массовой иммиграции Франция, не переставая, деградирует в экономическом плане. Еще десять лет назад по уровню ВВП на душу населения наша страна занимала четвертое место в Европе. Сейчас мы – тринадцатые, сразу после Португалии и Греции. Лавину иммигрантов приходится постоянно поддерживать и финансировать, поэтому теперь у нас чудовищные налоги, а социальных преимуществ у иммигрантов даже больше, чем у этнических французов. По-моему, такая ситуация хуже, чем абсурд, – это чистой воды безумие! Таковы последствия замены традиционной национально ориентированной морали на революционную идеологию глобализма, которая будет дорого стоить европейской цивилизации» (цит. по: Д. Великовский. Expert Online. 19.04.2007).

В тех местах, куда французские власти направляют эмигрантскую рабочую силу, для новых поселенцев строится муниципальное жилье, так называемые «эшелемы» (от сокращения HLM). Фондом социального действия в отношении рабочих-иммигрантов и их семей в 1988 г. на строительство жилья HLM было выделено 524 млн. франков (там же, с. 102). Но уже в 1992 году, в связи с ростом иммиграции, на эти цели выделялось, по данным Счетной палаты Франции, 5,43 млрд. франков или 830 млн. евро (см.: HLM, Wikipedia). Начиная с 2010 года, на эти цели выделяется более миллиарда евро ежегодно. «Эшелемы» в районах расселения иммигрантов быстро превращаются в гетто, где гораздо выше уровень преступности и насилия, чем в среднем по стране. Коренные французы из таких мест бегут, нередко бросая свое жилье, в котором жило не одно поколение их предков. Мне довелось это видеть собственными глазами в небольшом городке Мант-ле-Жоли, в 50 километрах от Парижа. Великолепные пейзажи, старинный готический храм XII века, изысканная архитектура семейных вилл и замков, расположенных вдоль Сены на знаменитой Дороге Каролингов, привлекали туда парижан, которые покупали там недвижимость. Многие жили в Манте постоянно, чаще – сбегали туда из Парижа на уик-энд или летние каникулы. И вот за какие-то десять лет после строительства в городке нескольких эшэлемов для иммигрантов, началось бегство французов из тех мест. Больше половины старых вилл там продали. И главная причина – бесконечные грабежи этих дач, которые в прежние времена нередко даже не запирали на замок, нападения хулиганья из нового гетто на стариков и женщин, изнасилования (даже женщину из полиции арабские подростки однажды подвергли групповому насилию) и участившиеся убийства. Да и под Парижем некоторые пригороды превратились в гетто, откуда бежало коренное население. Это подлинное бедствие, что признают теперь и левые, и правые. «Отсюда и фраза, которую президент Франсуа Миттеран произнес в 1989 году: «Всякому терпению приходит предел», имея в виду пропорцию иммигрантов в обществе», – пишет журнал «Экспресс». В 1990 году премьер-министр социалист Мишель Рокар заявил, что «Франция не может принять у себя все беды мира». Президент Франции Николя Саркози, который сам происходит из иммигрантов, родившись в семье венгерского еврея, в июле 2011 г. признал публично, что недостаточно регулируемая иммиграция и преступность тесно связаны.