Книга Полет орла - Валентин Пронин

С цокотом проплывали кавалерийские эскадроны, тяжело катила артиллерия, – Сеславин насчитал более пятисот орудий.

Стройными колоннами, соблюдая порядок и интервал между рядами, мерно шагали солдаты в синих мундирах, красных эполетах и медвежьих шапках… Сеславин невольно напрягся: зрелище, развернувшееся перед ним, сильно его взволновало. Досада, гнев, бессильная жажда отмщения поднялись в душе… Он едва не выдал себя, когда в центре гвардейских полков, в окружении маршалов, ехавших верхом или в открытых колясках, показалась карета и у окна – желтовато-бледное, непроницаемое лицо человека в сером сюртуке и черной, низко надвинутой треуголке.

Что если удачный выстрел?! Нет, слишком далеко. Бесполезное геройство… Он не раз доказывал в сражении, что готов жертвовать жизнью, но – не напрасно. Впрочем, решит ли верный прицел исход войны? И смеет ли разведчик, получивший задание, поступать столь опрометчиво, когда главнокомандующий не осведомлен еще о движении неприятеля?

Вымахать бы всем отрядом из чащи с гиканьем, свистом, занесенными саблями и отточенными жалами дротиков… Раскручивая арканы, окружить карету Наполеона! Да тут ведь и Коленкур, Даву, Мюрат, Бертье, Ней… Неосуществимо! С малым отрядом храбрецов не пробиться сквозь гранитные ряды французской гвардии…

На версты растянулся обоз: фуры с награбленным добром, с больными, ранеными, маркитантами, актерами, поварами, проходимцами и барышниками разных национальностей, с женами и детьми иностранцев, ушедших из Москвы с наполеоновской армией.

Небо окончательно насупилось, пригасило краски, серая завеса задернула даль. Полил дождь. Остроту звуков заглушило монотонным шуршанием и плеском.

Сеславин осторожно спустился с дерева и попятился в заросли кустов. Оглядываясь, шел с полверсты, потом бросился бежать через мокрое, хлещущее мокрыми ветками чернолесье.

Отряд ждал его, укрывшись от дождя под деревьями. Шли между партизанами уже обеспокоенные разговоры. Вестовой Сеславина Архип перешел с глуховатого ворчания на занудное нытье, как обычный дядька барского подростка:

– Ведь какой, ей-богу… «Я, – говорит, – один всё узнаю. Ждите!» Вот и ждем. Сколь ждем-то, ваше благородие?

– Более пяти часов, – вздохнув, ответил прапорщик Габбе.

Казачий старшина Гревцов, нахмуренный, едва сдерживал крепкие казацкие выражения И, видимо, уже не ждал успешного завершения этого рискованного предприятия.

– Срок-то вышел, – мрачно проговорил он, обращаясь к штаб-ротмистру Алферову. – И я ведь тоже Александра Никитича просил: «Возьмите, мол, полусотню казачков. Все же надежней, чем одному-то». Один человек, он и есть один. Если шо сорвалось, не вышло, так и некому подсобить.

– Сидим, как пни, ни с места. Дятел стучит, синица тенькает. Брусника вон поспела. Тишь да гладь, да Божья благодать… А что нам от благодати-то ентой толку? Вдруг Аляксандра Микитич на засаду напоролси? Али еще как? А? Что делать-то? Ой, бяда! – Архип закрестился и вроде бы мазнул пальцем по глазам, прослезился от муторного предчувствия. – Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй нас.

Кто-то из казаков даже озлился на сеславинского вестового, чуть ли ни по шее ему возжелалось бы того треснуть. Но, сдерживаясь, сказал с досадой:

– Брось причитать, дядя, без тебя тошно. Ты ж солдат, а не баба. Ваше благоролие, – вдруг самочинно обратился казак к штабс-капитану, – пора. Может, отряду выступать?

– Ну, ты тут еще будешь встревать, Ситников! – оборвал его старшина Гревцов. – Стой, не шуми, удила жуй.

Алферов поморгал, поглядел на серое небо, проговорил размеренно:

– Александр Никитич оплошности не допустит, зря не пропадет, не поддастся. Раз приказал, надо ждать. Потерпи еще. Ежели не объявится через час, тогда…

– Александр Никитич, долго как! – развеселились тут же молодые офицеры Габбе и Редкин.

– Ваше благородие, живой! – присоединился к веселью молодых Гревцов и повернулся к вестовому. – Ну, шо я тебе гутарил? Эх, ты, дядя!

– Что там? – понимая, что такая затяжная разведка неспроста, спросил Алферов.

– Плохо, братцы, – тяжело дыша, объявил Сеславин. – Басурманы из Москвы ушли, маршируют на Боровск. Пока не стемнело, надобно захватить языка. Командование наше еще не знает.

Суетясь, Архип пристегивал Сеславину саблю да подтихую молился: «Спаси Господи люди твоя и благослови… Победы на супративныя даруяй…»

– Отбери на свое усмотрение, – сказал Гревцову Сеславин, имея в виду группу для добывания «языка».

– Слушаю, ваше благородие, – бодро согласился казачий старшина. – Гей, казаки! Рубцов, Шелехов, Корниенко, Рапов…

Полтора десятка всадников кружным путем, по тропе, указанной местным охотником Захаром Степановым, возможно близко подобрались к лагерю французов под Боровском.

В городке мигали лишь тусклые огоньки. Зато лагерь под открытым небом выдавал себя – то в одном, то в другом месте – яркими вспышками бивачных костров. Ночью становилось по-настоящему холодно и обойтись без огня было невозможно. Да и, по всем данным французской разведки, русские отряды, угрожающие нападением, вернее, вероятностью нападения, – должны были находиться не ближе, чем в тридцати-сорока милях от Боровска. Такова была твердая логика опытных французских военных, предусмотревших вокруг огромного лагеря усиленные посты. Тем более что в Боровске находился сам император.

Но когда в ранние сумерки умчались неистовые и упорные всадники, их логика оказалась совершенно другой. Как партизаны сумели подобраться почти к самому французскому лагерю? Какая-то особенная, невероятная, бешеная удача? Известно только, что Сеславин и его молодцы захватили четырех солдат «Великой армии». Этого не могло быть, точнее говоря, не должно было быть. Однако такое событие случилось. Об этом повествуют солдатские легенды и кое-какие официальные донесения.

Сеславин никаких подробностей в своих воспоминаниях не сообщает.

Если привести в действие воображение знатока той эпохи и той войны, то… происходил захват пленных «языков» примерно так. В абсолютной тьме, абсолютно бесшумно, к знающим свое дело солдатам противника подкрадывались какие-то необъяснимо ловкие, подобные охотящимся рысям или пантерам, существа и бросались на них с яростью, не дающей жертвам издать хоть какой-то невольный или условный звук тревоги. Потом им мгновенно затыкали рты кляпом, скручивали руки и ноги и, наподобие мешков, перекидывали через седло. И ведь, надо признать, унтер-офицер наполеоновской гвардии (а туда набирали очень рослых и сильных людей) попал в положение связанного мешка точно так же, как и остальные. Сеславин заткнул ему рот, связал, перекинул через седло и понесся в сопровождении своей ватаги к месту, назначенному для встречи с отрядом.

Соединившись, партизаны поскакали в главную квартиру. Мчались, не разбирая луговин и болот, припав к дымящимся конским шеям.

Бухнул выстрел… Тени метнулись к дороге…