Книга Хибакуша - Валерий Петков

Я мгновенно отметил.

– Не Федосей, а Феодосий… город ещё такой есть – Феодосия. В Крыму.

– Чудно́е такое имя… и фамилия какая-то тоже…

– Борщ. Очень даже украинская фамилия.

– Как ты?

– Я взял увольнительную. Гунтис подстрахует, тебе привет передал… и все наши. Говорят – жена у вас, товарищ лейтенант, героическая… отчаянная! Не побоялась. – Улыбнулся.

– Глупость большая, какой тут героизм. А ты – как тут живёшь-служишь?

– Конечно, говорю им, столько лет воспитывал, воспитывал, и вот – пожалуйста! Да что я? Дверцу закрыл и поехал. Туда-сюда! Восемь часов отъездил, помылся, попарился веничком, переоделся и спать. Курорт. Я за всю жизнь столько раз в баню не ходил. Потом опять всё снова. Некогда особенно лирикой заниматься. Хотя бывает, замеры, цифирьки в глаза лезут, заставляют думать… Ну, а ты – как?

– Нормально. За денежку спасибо. Очень кстати. Дочка так рада была и гостинцам, и письму твоему. Садится кушать, кладёт рядом твою фотографию. Слушается беспрекословно. Ждёт тебя, рассказывает всем – вот папа вернётся… с войны. Щенка купим. Добермана.

– Хорошая моя. В собачьей шкуре столько радиации собирается! Да что это я опять про радиацию… мы теперь бога-а-атенькие. С полевыми, фронтовыми, экипажными, коэффициентами всякими, начислениями! Купим породистого пса. Дорого-не-дорого. Как-то всё это – далеко от теперешней моей жизни. Нет реальной цены деньгам. На полном пансионе, государственном обеспечении, на всём готовом. Кормят на убой. Чего только нет. Со всей страны… даже ветчина югославская. В банках. В магазинах такого не видывал, как здесь. – Я легко прикоснулся к жене. – Я так соскучился по тебе. А мы говорим о чём-то неважном, о второстепенном. Словно боимся друг друга и готовимся какую-то невидимую черту переступить. Рядом нет тебя, а мысли, воспоминания, внутренний диалог с тобой, и это самое надёжное твоё присутствие. Приходится довольствоваться этим… Хоть это и грустно, но утешает мысль, что не навсегда. – Я вновь прикоснулся к жене. – Теперь только начинаю понимать, как сильно… – прошептал, – я люблю тебя и очень сильно хочу. Как много ты для меня значишь.

– Я тоже.

– Ты – единственная. Надо было так далеко уехать, оказаться в таком месте, чтобы понять…

– Ой! Мне надо быстренько в душ.

– Во дворе кабинка, бочка большая, запасной топливный бак от вертолёта, алюминиевый. Вода за день, должно быть, хорошо нагрелась.

– Я видела. Мне Феодосий предлагал, но я упала и уснула, а сейчас очень хочется освежиться.

– Здесь такая обстановка – чем чаще моешься, тем крепче здоровье.

Она села. Обнял её за плечи, привлёк к себе, осторожно прикоснулся к губам.

Шершавые, пересохшие. Кажется, сейчас заискрит электричество.

– Всё! Не расслабляться! Немного терпения! Я уже встаю, – растрепала короткие мои волосы.

Она легко подтянула ноги к подбородку, сжалась, спрыгнула с кровати, наклонилась, ноги заголила зазывно. Потом полезла в большую кожаную сумку, достала электрические щипцы, засмеялась:

– Вот, сверху положила, приготовилась отбиваться от приставак и нахалов.

Я пощёлкал зажимом, погладил холодный белый металл:

– Видно, не пришлось в дело пускать – следов запёкшейся крови и остатков волос не обнаружил.

Она достала полотенце. Милые, домашние запахи.

– Слушай, Лен – может, вместе – в душ?! – сказал просительно, встал, наклонился осторожно, прикоснулся к её губам.

– Нам воды не хватит на двоих. Я быстро, – засмеялась, – потерпи, хороший мой. Нетерпеливый, как юноша, – зарделась Лена.

– Да уж – в расцвете сил. Только недолго. Я же не мерин кастрированный.

– Огрубел, Володя! Явно. И какие-то новые выражения. Держись! – Засмеялась, а глаза серьёзные.

– С разными людьми приходится общаться, с крестьянами, военными, шоферами, физиками. И держался из последних сил. Вот только теперь вдруг расслабуха напала. Так коварно. Увидел тебя, и напала. Сбила меня с уверенного строевого шага!

Она прижалась всем телом. Мы обнялись, потом отпрянули друг от друга, засмеялись вместе.

– Видишь, я даже целоватьсяя разучился. Не с кем! Теряю форму – катастрофа! – сказал горячим шёпотом.

Наклонился, пуговицы стал медленно расстёгивать на её халате. Грудь ладная, уютно уместилась в ладонях.

Распахнул спереди халат.

– Потерпи, Володь, – умоляюще, руки скрестила на груди, – я же с ума сойду и никогда не попаду в душ, – и уже с порога махнула полотенцем, на плечо положила, сбежала по ступенькам крыльца.

Короткий смех со двора долетел. Счастливый, беззаботный, обещающий.

– Закон сохранения – счастье не возникает из ничего и не исчезает бесследно.

Я смотрел в пустой проём окна.

– Возвёл себя в квадрат окна. – Странная мысль.

Посмотрел на кабинку душа. Вода шумела, стекала по пяткам жены, убегала через решётку в середине, в слив. Руки мелькали белые, поднимались к затылку, пальцы волосы встряхивали, перебирали под струёй на макушке.

Парок едва видимый поднимался к белой бочке – ночи прохладные, скоро кончится лето.

Луна светит, любопытничает во весь серебряный диск, и бак вертолётный фосфоресцирует по контуру, смотрится присевшей ненадолго летающей тарелкой.

– А завтра опять надо выезжать, людей не хватает, работы много, – подумал и огорчился, – совсем немного часов останется из трёх суток этого праздника.

* * *

Лена вернулась свежая, желанная до безумства, до изнеможения. Оглядела комнату. Дверь закрыла. Не сразу меня увидела за дверью у окна. Засмеялась звонко. Я подошёл, поцеловал.

– Стоп! Я хочу, чтобы ты меня не лахудрой из бани увидел рядышком… а женой, женщиной – во всей красе, – стряхнула капельки с влажных волос.

– Это важно?

– Конечно! А как же! Странно, что ты этого не понял до сих пор.

Фен зашумел, тёплый ветерок по комнате пролетел. Ловко пальцами отделяла прядки волос, тёмные от влаги, накручивала на горячий стержень.

Я присел на пустой подоконник. Закурил, дым пускал вверх, он белым пушком на фоне ночного ультрамарина улетал нехотя в открытую форточку.

Свет фар поплясал за деревьями, посигналили.

– Наши возращаются. Значит, полночь, – сказал тихо.

– Я же тебе часы привезла! – Она наклонилась над сумкой, достала пакетик. – Растеряша… наша.

– О! Спасибо! Трудно здесь без них. Постоянно Петра напрягаю. Очень кстати.

Вновь посигналили.

– Что там?

– Покоя нет! Ник-ка-кой личной жизни!