Книга Лизаветина загадка (сборник) - Сергей и Дина Волсини

Теперь, когда Марианна уехала и его одолевали тягостные раздумья, Виктория вела себя так, будто происходящее с ним напрямую касалось и ее, и его переживания причиняли душевные муки и ей. Она была одержима желанием помочь ему. Когда он был дома, в комнатах становилось тихо, приглушался телевизор, громкоголосая итальянская соседка выдворялась во двор, а на остальных цыкала, прикладывая палец к губам, Виктория. За едой она переглядывалась с старушкой-матерью, и обе посматривали на него с тревогой – Виктории чудилось, что у мальчика пропал аппетит и он вот-вот свалится без сил. Один раз она даже принесла бульон ему в комнату, заставила выпить все до последней капли и ушла только после того, как уложила его на подушки и укрыла ноги покрывалом. Аккуратно, чтобы он не заметил подвоха, она старалась вывести его на разговор, полагая, что откровенная беседа облегчила бы его страдания. Но Гриша был кремень. «Все нормально, теть Вик», – говорил он и убегал, сводя на нет все ее попытки поговорить по душам. Она так и не сумела выудить из него ни слова. Однажды Гриша услышал, как она говорила подруге в телефон:

– Ну кто, кто! Какая-то итальянка, естественно. Крутит им, как хочет. И главное ведь, он ей не нужен. Она ведь делает это, чтобы заставить ревновать своего ухажера. Уж я-то знаю! Итальянки, они такие! Это не то, что наши девочки. Наши-то борются за своего мужчину, понимаешь? А эти! Им здесь внимания хватает, вот они и творят с парнями что хотят. Уж я тут с Герочкой такого повидала! Я вот и Герочке всегда говорю – нечего тебе делать с итальянкой. Только своя, только своя!.. Жалко мальчика. Ну ничего, пройдет. И не говори! Сколько таких у него еще будет!..

Выносить этого Гриша не мог. Ему было больно даже думать о том, что кто-то мог бы сказать такое и о его Марианне. Будто таких, как она, много. Что за чушь! Он брал альбом и уходил. Якобы рисовать. А на деле, скитаться по городу и мучиться неопределенностью, бездельем и пустотой. Перекусывал пиццей и сидел где-нибудь на холме, уставившись в одну точку и думая о Марианне.

Иногда он начинал сомневаться, было ли все так, как он помнил, или что-то он уже сочинял. Объяснился ли он в любви? Кажется, да. Поняла ли его Марианна? Наверняка. Во всяком случае, находясь там, он был уверен, что они оба признались друг другу в чувствах. Может, она не сказала об этом прямо, но разве это не было ясно без слов? Она была с ним, она любила его, она была счастлива. Какие еще нужны доказательства? Но вспоминался вокзал, прощальный взмах руки, от которого он чуть не упал без сознания, и он опять терялся в догадках. Посоветоваться ему было не с кем, и как-то посреди дня, сидя в одиночестве на холме, куда они любили забираться вдвоем, и глядя на город, который они изучали и который теперь не приносил ему ничего, кроме боли, он взял карандаш и крупными буквами вывел на листке – Фьезоле. Потом еще раз. И еще, еще. Он исписал весь листок большими и маленькими Фьезоле, чтобы больше не сомневаться в том, что он был там с Марианной и что все, что он помнил об этой поездке, было правдой. Он жалел, что у него не осталось ни одного рисунка из тех, что он сделал в тот вечер, их все забрала с собой Марианна – еще одно очко в его пользу, ей нравилось, как он рисует! – и теперь он пробовал набросать по памяти такие же, но куда там, рука не слушалась и выдавала совсем не то, что хотелось и помнилось Грише.

Иногда его охватывало жгучее желание поехать к ней. Он давно уже переписал ее адрес из телефонной книжки Виктории и мог бы разыскать ее в любую минуту, но представлял, как она рассердится, и оставался ждать. Один раз, дойдя до отчаяния, он сказал себе вслух – если завтра не позвонит, поеду. Но так и не поехал.

Как-то после полудня дня Гриша забрел в Фортеццу. Он не был здесь с самого отъезда Марианны – нарочно не ходил сюда, а сегодня ноги сами привели по знакомой дороге. В «Кироле» в этот час, как обычно, была тьма народу. Вдруг его окликнули – Григорио! Это был Беппе, повар. Они были знакомы еще с тех первых дней, когда они с Марианной приходили сюда; перекидывались парой фраз, и иногда Беппе самолично выносил для Марианны блюдо с морепродуктами. Гриша не думал, что он вспомнит его, а Беппе, между тем, был в отличном настроении, обнял его как друга и, не отпуская объятий, усадил за столик с краю. На обед сегодня равиоли, да не просто равиоли, а с начинкой из вяленых томатов и с соусом из подкопченного сыра – не обед, песня! – все это Гриша понял больше из его сочных жестов, чем из слов. Принесли бутылку воды и тарелку крепких пельмешек в пушистом желтоватом соусе с запахом дыма. Беппе вернулся на свое место у кассы, он всегда стоял там, когда с готовкой было покончено. С ним прощались посетители, сытые и отяжелевшие от еды, они шумно жали друг другу руки, благодарили, желали доброго дня – все здесь были знакомы, и Гриша тоже почувствовал себя не совсем чужим посреди этой большой итальянской семьи. Время обеда подошло к концу, веранда разом опустела. Гриша тоже собрался идти, как вдруг Беппе приземлился напротив него с двумя чашками кофе. Он выдал длинную тираду на счет работы и отдыха, и Гриша догадался, что он, кажется, хотел передохнуть после рабочего утра.

– Ты один? – спросил Беппе, показывая один палец и повторяя слово «solo».

– Si.

– Ε perche?

Перке, перке… Да потому что она уехала! И неизвестно когда вернется. Как объяснить это итальянцу? Он сказал два слова – Марианна и Милан, и Беппе тут же все понял. Она уехала в Милан?

– Si.

–Ε tu?

Я? А что я? Я тут. Почему не в Милане? Хороший вопрос. Ответа на него у Гриши не было.

Думает ли он жить с ней вместе?

Да как сказать. Думать-то он думал…

Тем утром, пока Марианна оставалась в постели, жалуясь, что он разбудил ее в несусветную рань, Гриша, бравый и полный сил, выскочил из комнаты и помчался навстречу Фьезоле. Марианне нужна была зубная паста и щетка, и он, оббежав всю округу и поняв, что круглосуточного супермаркета в маленьком городке может и не быть, догадался спросить про аптеку. Фармачиа Сан-Бернардино – а здесь каждая аптека имела длиннющее название – оказалась в другой стороне, и Гриша полетел туда. Купил что нужно, вернулся и на обратном пути присмотрел хорошенький барчик с пышно-сладкой выпечкой на завтрак. Фьезоле медленно пробуждалось. За завтраком Марианна, все еще полусонная, домашняя, такая, какой он хотел бы видеть ее каждое утро своей жизни, пила кофе – как настоящая итальянка она не брала на завтрак ничего, кроме чашечки крепкого кофе – и слушала его. А Гриша говорил без умолку. С аппетитом смолотив яичницу и бекон, он дожевывал четвертую булочку с миндальным кремом и, истекая кремом и счастьем, нетерпеливо рассказывал ей, как когда-нибудь станет известным архитектором, купит в Италии дом, нет, усадьбу, отреставрирует на свой вкус – строить здесь не дадут, а вот реставрировать – пожалуйста, и однажды приведет ее туда. Эта мысль посетила его утром, и он уже представлял себе не только дом с деревянными фермами под потолком, сад и площадку для тренировок, но и картины, которые повесит в комнатах – во-первых, само собой разумеется, портреты Марианны, всякие, и карандашные, и пастельные, и цветные, и черно-белые – с одним только условием, все написанные его рукой! – а во-вторых, рисунки в стиле Леонардо да Винчи, какая-нибудь шестеренка из часов, деталь кофемолки – это если для кухни, – в общем, разные механизмы, выполненные не черным, а коричневым грифелем, и не на белой, а на желтоватой состаренной бумаге, и вставленные в рамы в духе тех времен, ну как? Maрианна смотрела на него с интересом. То-то! Так он и знал, что это произведет на нее впечатление! Он чувствовал, что победил – и с этим домом, и с завтраком, и с отелем, выбранным вчера, и с их утренним разговором, и… везде, везде. Гриша был безудержно, сокрушительно счастлив.