Книга Реквием Сальери - Надежда и Николай Зорины

Лежу у стены, не в силах подняться, мой разбитый лоб кровоточит. Я не знаю, как объяснить это явление. Нужно вернуться назад и пройти весь путь сначала.

Поднимаюсь, иду, ноги заплетаются, в голове непрерывный гул – голос Альберта теряется в этом гуле, я больше не слышу его. Задвигаю клавиатуру. Оказывается, опять наступила ночь. Какая по счету ночь, с тех пор как я начал блуждать по этому бесконечному лабиринту? Плетусь на кухню, открываю холодильник – пусто. Ах да! Пакет с продуктами остался в прихожей.

Удивительно, ничего не испортилось, даже молоко, только масло растаяло. Очень просто выяснить, сколько дней я брожу в поисках неведомой мне истины. Стоит только сверить дату на пакете молока и посмотреть на компьютере, какое сегодня число. Но сил нет даже на такую простую операцию. И желания нет ничего выяснять. Какая разница?

Никакой. Ставлю чайник, делаю бутерброды, наскоро перекусываю и возвращаюсь в комнату. Голос вот-вот вернется, мне нельзя надолго отлучаться. В ожидании его возвращения присаживаюсь на диван – и тут же проваливаюсь в сон.

Мне снится Инга. Мне снится один из самых счастливых дней в моей жизни. Летний, нежно-июньский. На Инге белый сарафан с теннисными ракетками – сетки на них нарисованы так, что выглядят настоящими и создается ложное ощущение, будто они упругие и жесткие. Я любил дотрагиваться до них пальцем. – Инга смеялась и делала рукой жест, будто отбивает мяч ракеткой. Мы идем по улице. На крыльце супермаркета пожилая женщина продает черешню. Покупаем целый килограмм – Инга обожает черешню. Женщина насыпает ягоду в кулек из газеты. Идем дальше. Инга торжественно несет кулек двумя руками, чуть отстранив от себя, чтобы не запачкать платье, – и счастье продолжается. Но тут вдруг что-то меняется – резко, внезапно. Мучительно пытаюсь понять, что произошло – и от напряжения просыпаюсь.

Инга погибла – вот что произошло, думаю я, плохо соображая со сна. Да нет, она жива. Просто ее никогда не было в моей жизни. Нет, и это не то… Лыжи? Синие Горы? Все было после. Но ведь произошло что-то в тот счастливый день. Вспоминаю свой сон, восстанавливаю каждый момент: Инга, улица, женщина с черешней. Понимание приходит внезапно, как приступ вдохновенья, но бьет наотмашь, как дубина с железным наконечником. Некролог с портретом Василия Крымова. Он был в той газете, из которой женщина сделала кулек. И попался мне на глаза, когда Инга, решив меня подразнить, сделала вид, что собирается есть немытую черешню. Инга взмахнула кульком – Вася улыбнулся мне с портрета. Черешня рассыпалась по асфальту…

Газета оказалась старой. Васька был мертв уже пять месяцев, а я ничего не знал. Почему мне не сказали, почему не позвонили, почему, почему?..

Помню разговор с Мариной, Васиной женой… вдовой… Невозможно было тогда произнести это слово, ни мысленно, ни вслух. Оказалось, что я вообще ничего не знал, оказалось, что я «ученая сволочь, окопавшаяся в своем лабораторном мирке». Оказалось, что Марина от него уходила, но, когда Васька разбился, бросившись с моста, вернулась. Оказалось, мы с Васькой не виделись с тех пор, как он выписался из больницы. Впрочем, и до этого мы редко встречались.

– Ты знаешь, как жили мы этот год? Ты знаешь? – кричала на меня Марина и смотрела с таким укором, словно это я был виноват в его смерти.

Оказалось, что действительно я. Но понял я это гораздо позже.

– Он просто сошел с ума! – продолжала Марина меня обвинять. – Васька и так всегда был ненормальным, а тут совсем свихнулся. Все деньги вбухал в эти картины, даже занял еще у родителей, у знакомых. Я до сих пор долги отдаю. Просто озверел.

– Картины? Какие картины?

– Ты и этого не знаешь? – Марина рассмеялась, глядя на меня почти с ненавистью. Она имела право меня ненавидеть, но тогда я ничего не понимал. – Пойдем! – Марина схватила меня за руку и грубо потащила к входной двери. Я подумал, что она меня выставляет из квартиры, но Марина вышла со мной, предлагая подняться по лестнице. Оказалось, что всего лишь на следующий этаж, где находилась Васькина мастерская.

– Вот! – Она обвела рукой картины, расставленные вдоль стены прямо на полу – несомненно, Васины картины, несомненно, лучшие.

– И что? – не понял я.

– Эти картины он скупил на аукционе во Франции.

Я опять ничего не понял.

– Но зачем он купил свои собственные картины?

– Идиот! – не вынесла моей тупости Марина. – Неужели ты не видишь, что это не его картины? Васька никогда так не рисовал.

Я подошел ближе. Словно на выставке, подходил к каждой картине, внимательно всматриваясь. Картины действительно были просто прекрасные. Невероятная глубина, каждая деталь удивительно прорисована, поразительная гармония света! Да, это был новый этап в творчестве Крымова, но все эти работы, безусловно, его. Странно, почему Марина не хочет этого понять? Да вот ведь и фирменный Васькин штрих в нижнем правом углу: маленький, едва заметный скорпион – Васькин знак гороскопа.

– Посмотри, – я ткнул пальцем в скорпиона, – это его картины.

– Ничего это не доказывает! – взвилась Марина. – Он купил их во Франции. Автор – одна художница из Лиона, Матильда Шарль. – Марина поморщилась. – Странная, конечно, история с этой художницей, – нехотя проговорила она. – Писать картины она стала незадолго до своей смерти, а до этого никогда ничего, даже карандаш в руки не брала, разве что в детстве на уроках рисования. – Марина немного помолчала, я почувствовал, что она борется с собой, говорить или нет. – В общем, эта Матильда, – решилась все-таки Марина, – кончила жизнь самоубийством. У нас, в Светлом. Это произошло там же, где и Васька первый раз, она тоже сбросилась с моста. Ну, Васька и решил, что она повторила его самоубийство, что у них какая-то космическая связь, ну, и прочую ерунду говорил в том же роде.

– Все это действительно странно, – подавленно пробормотал я.

– Странно?! – опять рассердилась она. – Конечно, странно! Но странные вещи происходят постоянно, но никто же не сходит с ума из-за этого. А Васька… Знаешь, – прищурившись и глядя с ненавистью уже не на меня, а на картины, проговорила Марина, – что он говорил? Что все эти картины написал сам, когда был в коме. А Матильда просто их воспроизвела. Нормально, да? – Марина зло рассмеялась.

И тут мне стало по-настоящему плохо. Не знаю, как нашел в себе силы снова подойти к картинам. Долго, уже предвзято рассматривал, пытаясь найти хоть одно доказательство того, что картины не Крымова. И не нашел. Васькины это работы, никаких сомнений быть не может.

– Матильда Шарль? – уточнил я у Марины, чувствуя, что сейчас не выдержу, сделаю что-то ужасное. Не знаю что. Может, разревусь, может, схвачу нож, которым Вася снимал излишки краски, наброшусь на картины, как какой-нибудь обезумевший фанат, и изрежу их к чертовой матери.

– Ага, – равнодушно кивнула Марина, но я почувствовал, что она тоже на грани истерики. И тут я понял: она не верит Васе, что картины его, потому что не хочет верить, потому что поверить в это невозможно – поверить и не сойти с ума.