Книга Долгая дорога домой - Сару Бриерли

Отец мой был невысокого роста, широкоплечий, с квадратной челюстью, и уже в молодости его волосы были подернуты сединой. Он всегда носил белые одежды, в мусульманских традициях, а работал строителем-подрядчиком. Когда родители поженились, ему было двадцать четыре, а маме восемнадцать.

Теперь я наконец узнал, почему практически не видел отца. Когда мне было три года, Гудду – девять, Каллу – шесть, а мама была беременна Шекилой, мой отец заявил, что взял себе еще одну жену – законы ислама это позволяли – и бросает нас, уходит жить к ней. По всей видимости, мама не догадывалась о папиных намерениях жениться еще раз, пока он сам об этом не рассказал, поэтому для нее это стало ужасным потрясением. Отец познакомился со своей новой женой на одной из строительных площадок, где она была разнорабочей, – носила кирпичи и камни на подносах на своей голове. Мама время от времени виделась с отцом в окрестностях городка – он там жил. Его вторая жена была очень ревнивой и ни за что не пустила бы маму в дом. Наша мама была убеждена, что именно она не позволяла отцу с нами встречаться. Я не помню, чтобы он приходил нас навещать.

Мама решила не подавать на развод, хотя могла бы это сделать по законам ислама, поскольку муж ее бросил. Она оставалась женой нашего отца, несмотря на то что он давно с нами не жил и деньгами не помогал.

Она была потрясена до глубины души случившимся и сейчас называет те ужасные времена ураганом, который рвал ее жизнь на куски. Временами она была настолько в отчаянии, что не знала, где кончается небо и начинается земля. Ей хотелось умереть, она даже подумывала о том, чтобы дать нам всем яд или лечь на проходящую поблизости железнодорожную колею, чтобы ее раздавил первый же проезжающий поезд.

Именно тогда она и решила переехать в мусульманский квартал Ганеш Талай, в квартиру, где сейчас никто не живет. Она чувствовала, что ее индийская семья назад ее не примет, а вот мусульмане поддержали ее, несмотря на все обстоятельства. Я подозревал, что она сделала это и потому, что хотела, чтобы ее дети жили в более благополучном районе. Теперь, как я узнал, жители городка уже не разделены по религиозному принципу и явных границ между районами нет.

Несмотря на этот шаг, мама формально не принимала ислам до моего исчезновения и не прятала лицо, как делали некоторые ее подруги, приходившие к нам в гости. Я не помню, чтобы мне в детстве давали какие-либо религиозные наставления, хотя время от времени я посещал местную мечеть, где служил Баба. Но я помню, что однажды мне было велено больше не играть с друзьями, потому что они индусы. Мне пришлось обзаводиться новыми друзьями – мусульманами.

Самые яркие детские воспоминания об исламе у меня не самые приятные – обрезание. Не знаю, почему мне пришлось пройти этот обряд, ведь мы не обратились в эту веру, – наверное, мама решила, что лучше соблюдать некоторые местные обычаи, чтобы жить в мире с соседями, а может быть, ей просто сказали, что таковы условия нашего проживания в этом районе. Какова бы ни была причина, делали обрезание безо всякого обезболивания, поэтому неудивительно, что это мои самые яркие и самые ранние воспоминания.

Я играл на улице с детьми, когда пришел один мальчик и сказал, что меня зовут домой. Когда я пришел, увидел, что в доме собрались посторонние, включая Бабу. Он сказал мне, что сейчас произойдет кое-что важное, и мама просила не бояться, пообещала, что все будет хорошо. Потом несколько соседей повели меня наверх, в большую комнату. Посередине комнаты стоял большой глиняный горшок, мне велели снять шорты и сесть на него. Двое мужчин держали меня за руки, еще один стал сзади, чтобы удерживать голову. Двое остальных придерживали меня за торс. Я понятия не имел, что происходит, пока не увидел еще одного мужчину с бритвой в руке. Я закричал, но меня крепко держали, пока мужчина искусно обрезал мне крайнюю плоть. Было очень больно, но боль длилась несколько секунд. Он наложил мне повязку, и мама отнесла меня в кровать. Несколько минут спустя в верхнюю комнату пошел Каллу, с ним проделали то же самое. А Гудду туда не водили. Наверно, на тот момент ему уже сделали обрезание.

Вечером соседи устроили вечеринку с угощениями и песнями, а мы с Каллу вынуждены были сидеть на крыше дома и слушать. Несколько дней нам не разрешали выходить на улицу, и в это время мы ходили в одних рубашках, без штанов, чтобы ранки зажили.

Без материальной поддержки отца нам приходилось очень туго, и мама была вынуждена найти работу. Вскоре после рождения Шекилы она пошла работать на стройку, как и новая жена моего отца. К счастью, женщиной она была крепкой и могла выполнять тяжелую работу. Платили ей очень мало – горстка рупий за то, что под палящим солнцем она с рассвета до заката таскала на голове камни. Мама работала шесть дней в неделю приблизительно за доллар и тридцать центов. Гудду тогда тоже пошел работать, и за первую долгую смену, мо́я посуду в ресторане, он заработал меньше чем полрупии.

Когда мы стали просить подаяние в мусульманских районах, наша семья начала питаться разнообразнее – иногда нам перепадало мясо, обычно козье или куриное. Еще я помню, что в праздники или на вечеринках мы ели одни блюда, на свадьбах и других церемониях – другие. Нередко по соседству устраивался праздник, а это означало веселье и бесплатную еду – много бесплатной еды.

Что касается одежды, мы донашивали то, что отдавали соседи. К счастью, в теплом климате не нужно кутаться во что-нибудь теплое. Достаточно простой одежды из хлопка. Об образовании речь не шла. Школа, возле которой я раньше отирался, глядя на входящих и выходящих счастливых учеников, была приходской школой при церкви Святого Иосифа, куда до сих пор ходят местные ребятишки.

Ответственность за наше выживание была возложена на Гудду, как на самого старшего, и ему приходилось хвататься за любую работу, чтобы принести в дом хоть немного денег. Ему сказали, что можно неплохо заработать, если торговать на железнодорожной станции, поэтому он стал продавать проезжающим наборы, состоящие из зубной щетки и пасты. В результате он оказался в тюрьме, нарушив какой-то закон о детском труде. Его хорошо знали в местном полицейском участке, как и нас с Каллу, и соседских мальчишек – как ловких малых, может, даже как мелких воришек. Например, чтобы собрать немного еды, мы придумали, как проделать дыры в тюках с рисом или нутом, которые лежали на станции, ожидая погрузки в товарные вагоны. Обычно нам удавалось сбежать, иногда нам надирали уши. Подобные преступления не несли угрозы обществу, однако Гудду почему-то посадили в тюрьму, причем арестовали согласно закону, который должен был его защищать.

Через пару дней местный полицейский сообщил маме, где ее сын. Она повела всех нас в тюрьму для несовершеннолетних, внушительное здание с запутанными переходами, и стала просить полицейских освободить Гудду. Понятия не имею, что она говорила, но было очевидно, что без сына она не уйдет.

Мама воспитывала нас одна – отец окончательно нас бросил. Мои родные рассказали мне, что, когда он жил с нами, то бывал жесток, вымещал на нас досаду и гнев. Конечно, мы были беззащитны – одинокая женщина с четырьмя маленькими детьми против озлобленного мужчины. Он захотел от нас избавиться по настоянию своей новой жены и даже пытался заставить уехать из Кхандвы. Но у мамы не было денег на переезд, не было даже средств к существованию. Правда, нас поддерживали друзья, живущие в Ганеш Талай. В конечном итоге отец с женой сами уехали из этого района и поселились в пригороде Кхандвы. После этого нам стало чуть легче дышать.