Книга Дневник Канатного плясуна - Андрей Курпатов

Не притязайте! Разве знаете вы разницу между «много» и«мало»? Требующему всегда мало. Все дело в позиции…

Не жалейте, ведь не знаете же, что будет!"Довольно!" — вот слово, которое я завещаю вам. Жизнь не переиграешь,так зачем плутовать?

Не стремитесь переиначить жизнь! Мир ваш дурно устроен, такне жалейте его. Но кто же разрушает дом собственный?

Не пытайтесь реформировать стадо! Проще реки повернутьвспять! И что ж это будет?! Реформа стада — стадная реформа.

Не пишите на знаменах! Не ставьте себя в зависимость отсобственных установок, вы потеряете восприимчивость!

Не думайте о себе, ибо нет вас, когда вы о себе думаете! Представленияиллюзорны, в королевстве кривых зеркал вы потеряетесь — берегитесь собственныхотражений!

Не поклоняйтесь слову! Слово — лишь довесок к реальности,дурно, когда оно перевешивает, тогда негде жить человеку!

Не делайте идола из чувства вашего, но дорожите своимощущением! Чувство — красиво, но не более того. Много в нем слов, но к чему вамиллюзии?

Не поклоняйтесь красоте, не мучайтесь! Поклоняющийся красотеживет в мире, что полон уродства. Чистенькому всегда грязно!

Ощущение больше мысли, ибо свидетельствует оно жизнь, а мирнастолько прекрасен, насколько к нему вы чисты. Мысль грязнит неполнотой!

Не множьте «Я» ваши. Сосуд хорош целиком, но не когда егопродают частями. Большое притягивает малое, малое же не влечет вовсе!

Не оглядывайтесь — голова закружится! За все вы платитесами, так что делайте, если хотите. А если не хотите — кто может заставить вас?

Не оправдывайте страхи свои высокими целями! Высокие целиничего не стоят, если сами вы стоите на месте.

Страх парализует. Если не скует он движения ваши, то васСамих обездвижит. Разве не пугает вас это? Вы хотите еще оправдаться?

Не объясняйте! Любую глупость объяснить вы способны, ностанет она только больше от объяснений ваших! Надо вам — констатируйте и идитедальше!

Объясняете вы: "Это так, потому что…", "Этоневозможно, поскольку…". Что ж, хорошо, если знаете вы, почему голодны. Норазве знание это насытит вас?

Не созидайте ценности! Все ценности уже есть. Почему, чтобыузнать цену самого дорогого, должны вы потерять это?

Почему, чтобы узнать радость жизни, должны вы преждеослепнуть, слуха лишиться и возможности передвигаться? Глупо!

Вы так много говорите о ценности любви и о ценности дружбы,но спроси вас — более тех вы любите, кого нет с вами! Зачем вы говорите?!

Не думайте, что можете вы «узнать». То, что узнаёте вы,умирает, а жизнь продолжается. Зачем мертвечина вам?

Не думайте, что можете вы «понять». То, что поймете вы,станет для вас грузом мертвым, только утопленник радуется камню на шее!

Если пытаетесь вы познать внешнее — вы привнесете себя впознаваемое, исказите тем и знать не будете, где ошиблись.

Но к чему познавать вам то, что вовне, если в вас Самих естьвсе? Но не цените вы себя. Вы не эгоисты еще!

Не желайте большего — плох император, что побираетсямилостыней, ибо не владеет он тем, что дано ему».

* * *

Здесь Заратустра умолк на минуту и смотрел на нас снежностью. Затем он продолжал говорить, но голос его изменился:

«Тяжелую ношу взяли вы на себя, канатные плясуны. Хочууберечь я вас от падения.

Истинно любящий любит того, кого любит, а не того, когохотел бы любить; не хочет он менять того, кого любит, ибо любит его.

Но взяли вы ношу на себя помочь другому Другим быть черезвас Самих. Как же вам быть, канатные плясуны?

Видите ли вы паяца, что по канату преследует вас? Онискушает вас, канатные плясуны! Он торопит! Он возлагает на вас ответственностьза то, за что не можете вы отвечать! Сумятицу вносит он в души ваши!

Знаете ли вы, что сильнее паяц плясуна, ибо он наступает? Ноон конечен, ибо нельзя наступать на пустоту, он живет, пока его препятствиеживо. Не самодостаточен он, а зависим! И наступает он лишь потому, что зависим.

Но как вы думаете, канатные плясуны, что такое танцор?Танцор — это Солнце и танец Света. Он проходит насквозь, и потому он сильнеепаяца, он отражается от препятствия, поэтому он гармоничнее плясуна. Но как бытам ни было, не теряется он, а становится теплотой, ибо он и есть теплота!

Заразителен танец солнечного танцора! Никто не танцует так,ибо нет границы, где кончается Солнце и начинается Свет!

Но думает плясун о своей публике, и сам оттого становитсяпубликой, а двоим трудно на канате одном.

Боится плясун своей публики, и я бы на месте его боялся. Незначит ли это, что боится он самого Себя? Вот в чем беда ваша, канатныеплясуны!

Разъединяет страх, что ж поклоняетесь вы разлучнику? Долголи будете сыпаться вы? Не поглощать, но укреплять друг друга следует вам!

Двое вас, а Мир создан для Двух! Чего ж вы боитесь?Танцуйте! И пусть танец ваш станет песней вашей, и не нужно слов!

Дурно танцует тот, у кого отделен разум от тела, а разделяетстрах, и он сковывает. Разделены вы пока на деятеля и смотрителя, ничего в васнет, а пустое место одно, и плох танец ваш!

Один враг есть у вас — страх это, и он один. Должны знать влицо вы врага вашего, так не бойтесь же смотреть на него, не то ослепнете!

По имени зовите врага вашего, ибо не сможете победить иначе!И не боритесь с ним, ибо борьба — безумие. Взгляните же на самих Себя, чего вамбояться?

Танцуйте! Ощутите же танец, и сам он повлечет вас, ибо нетнужды превозмогать вам открытое! Не бойтесь, не остановится жизнь без суетывашей, не остановится!

Доверьтесь же самим Себе, своей нежности, канатные плясуны,доверьтесь, и будете Танцем вы! Соитие Света — вот что такое Танец!»

Сказав эти слова, Заратустра умолк, как тот, кто не сказалеще последнего слова; долго он сидел в нерешительности. Потом поднял глазасвои, и взгляды наши скрестились.

— Человек — это больше, чем вы о нем думаете, и меньшетого он, на что вы рассчитываете. Нет, не знаете вы еще человека, ибо не знаетевы еще самих Себя. Но всему свое время, главное видеть, а не рисовать, белыепятна закрашивая. Все придет, ибо человек рядом. Только протяните руку…

После этих слов Заратустра встал, подошел к нам, присел накорточки и протянул свои руки. Мы ответили ему тем же. Теплые руки…

* * *

Вечером того же дня Заратустра вошел в мою комнату. —Все, мне пора, — сказал он, протянув мне сложенный в четверо лист бумаги.