Книга Дьявольская рулетка - Себастьян Фитцек

— Это чушь, Ян. И вы это знаете. Сегодня я не позволю обвинить себя ни в какой ошибке. Я не отвечаю за переключение звонков. Но знаете что? Мне все равно, что вы думаете. Если больше не хотите со мной разговаривать, то, пожалуйста, я обеспечу другого переговорщика. Херцберг уже явно заскучал. Только одно уясните: сейчас я — единственная, кто стоит между вами и штурмовой группой, которая только и ждет того, как бы всадить вам пулю в голову, дождавшись хоть одной вашей ошибки. А это случится, раньше или позже. Пожалуй, раньше. Как только у вас закончатся заложники.

Эти последние слова она произнесла с трудом, а потом ей уже не удавалось подавить приступ кашля.

Она пришла в себя лишь у лифтов на двадцатом этаже. Ее легкие горели, а мышцы бедер онемели от напряжения. Но больнее ее ранили слова Яна: «Вы говорите, что сегодня не сделали никаких ошибок. А что скажете насчет двенадцатого апреля?»

Ира в изнеможении прошаркала к открытой приемной радиостудии, в направлении центра переговоров. Все вокруг нее вращалось.

— Почему я обязана вам об этом рассказывать? — вдруг спросила она. «Почему ты хочешь обязательно говорить о двенадцатом апреля? Что тебе до смерти моей дочери?»

— Почему я обязан снова вам поверить? — прозвучал встречный вопрос.

— Ладно… — Ира прошла мимо двух служащих в форме у входа на радиостанцию, на которых она не обратила внимания. — Тогда заключим сделку. Я расскажу, что сделала моя дочь, а вы оставите в покое Сандру Марвински.

— Неважная сделка. Вам в любом случае нужен кто-то, с кем можно поговорить о Саре. А какую выгоду от этого буду иметь я?

— На одного заложника больше. Я не требую, чтобы вы придерживались собственных правил и кого-то отпускали. Мы просто не засчитаем этот раунд. Так мы выиграем время для поисков Леони, а вы будете иметь в резерве заложника.

Ира вновь подошла к офису Дизеля. Переговорный пункт был пуст.

— Что ж, прекрасно.

— Договорились?

— Нет, еще нет. Сначала мы поговорим о Саре. Потом я решу, могу ли продолжать доверять вам.

Ира выглянула из окна на перегороженную Потсдамер Платц. На зеленой разделительной полосе стояла стеклянная витрина, в которой крутились три плаката. Один рекламировал сигареты. Даже отсюда, сверху, можно было прочесть жирно напечатанное предупреждение: «Курение убивает».

— Ира?

Даже если бы она не была такой измученной и усталой, даже если бы в этот момент у нее оставались силы, она не хотела об этом говорить. Ни о той ночи, когда тайком прочла дневник Сары, чтобы понять хотя бы склонности своей старшей дочери. Мужчины. Насилие. И тоска Сары.

— Вы еще здесь? — неумолимо спрашивал Ян.

Нет, она не хотела говорить об этом. Но, кажется, у нее не было иного выхода.

21

Единственное, что в нем хоть немного напоминало пилота, было его имя. У Хабихта[19] были валики жира на животе, шея Дэвида Копперфилда (она магическим образом исчезла) и небольшой хохолок волос, который он собирал на затылке резинкой в подобие кисточки для бритья.

— Что ты делаешь здесь, в пампасах? — засмеялся он.

Это была его странная особенность. Хабихт вообще-то смеялся всегда и большей частью беспричинно. Дизель предполагал, что он со своим пилотом гражданской авиации слишком часто летал при недостатке кислорода. А возможно, он был просто сумасшедшим. В это мгновение они оба сидели в офисе Хабихта, в аэропорту Шенефельд. Пилот — за полностью заваленным письменным столом, Дизель — на складном металлическом стуле, таком же удобном, как тележка для покупок.

— Я не хочу об этом говорить, но мне нужна твоя помощь.

Вообще-то Гетц поручил ему посетить водителя машины спасателей, который тогда первым прибыл на место автокатастрофы. Но в больнице «Вальдфриде», где он теперь работал санитаром, отказались дать справку. Его нельзя допустить к господину Вашински, или Варвински, или Ваннински, или как там звали человека, который неразборчиво подписал рапорт о несчастном случае.

— Не-е, кокс[20] через границу я для тебя не повезу! — Хабихт рассмеялся и начал что-то искать на своем письменном столе, смахнув при этом кофейную чашку. — Черт! Милый, это ведь было твое питье! — И засмеялся еще громче.

Дизель спросил себя, разумно ли было с его стороны проигнорировать поручение Гетца и самовольно отправиться в аэропорт. Но если и был кто-то, способный ему помочь, то как раз этот чокнутый перед ним.

— Речь идет о твоей новой радиоигре? Это самое улетное из всего, что я в последнее время слышал на вашей паршивой студии. Сколько он уже укокошил?

Хотя Хабихт уже более семи лет почти каждое утро вел прогноз движения с воздуха, он не хотел считать себя членом команды «101 и 5» и никогда не говорил о «нашей», но всегда о «вашей» радиостанции.

— Ты летал девятнадцатого сентября? — перешел прямо к делу Дизель.

— Да.

— Я имею в виду, в том году.

— Да.

— Ты не мог бы глянуть в своем календаре или спросить секретаршу?

— А зачем? — Хабихт недоуменно взглянул на Дизеля. — У меня девятнадцатого сентября день рождения. И в этот день я всегда летаю.

Хорошо. Даже очень хорошо.

Дизель вынул из внутреннего кармана своей потертой кожаной куртки мятый клочок бумаги, положил его обратной стороной вверх на стол и разгладил.

— У тебя нет карты с несчастным случаем в Шенеберге в этот день?

Хабихт широко ухмыльнулся, обнажив свои на удивление ухоженные зубы.

— Карточка ко дню рождения? — И он звонко рассмеялся над старой шуткой.

Дизель кивнул.

«Карта» было любимым словом Хабихта. Он и еще кучка чокнутых собирали фотографии аварий. Опрокинутый грузовик на кольцевой дороге, сгоревший «гольф» на месте массовой автокатастрофы или велосипедист под трамваем. Чем страшнее, тем лучше. Большинство фотографий изображали санитаров на месте происшествия. Все — приятели Хабихта, которые лишь потому могли так быстро оказаться на месте, что он, как пилот, первым замечал сверху аварии на своей «Цессне». В благодарность он чаще всего получал снимок в качестве трофея. Хабихт делал из них игральные карты, которые наклеивал в альбом, как некоторые — снимки раздевающихся футболистов, и часто обменивался с другими уличными репортерами по всей Германии. Он был не единственным человеком на радио, который лелеял свои чудачества.

— Это не в тот ли день, когда один идиот на ходу высунул голову в боковое окно, потому что у него не работали дворники, а он ничего не видел из-за дождя?