Книга Счастливчики - Хулио Кортасар

Лусио следил за ними с изумлением и даже подумал, уж не сговорились ли они посмеяться над ним. Его раздражало, что он совершенно не понимает, о чем они говорят, но он, покашляв, сделал вид, что внимательно слушает. Лопес заметил это и вежливо поднял руку.

— Давайте составим маленький план урока, как бы выразились мы с доктором Рестелли у себя в учительской. Я предлагаю отставить в сторону крайние предположения и взглянуть на дело конструктивно. Я согласен, что имеет место надувательство, а возможно, даже и нечистое дело, и, думаю, едва ли слова офицера кого-то убедили. Полагаю, что тайна, назовем это так, как была тайной, так ею и осталась.

— Так ведь же тиф, — сказал Лусио.

— Вы в это верите?

— А почему не верить?

— Мне это кажется неправдой от начала до конца, — сказал Лопес, — хотя и не могу объяснить почему. Потому, наверное, что необычной была посадка на судно в Буэнос-Айресе, «Малькольм» стоял у северного причала, и трудно поверить, что судно, на борту которого два случая такого страшного заболевания, могло бы так просто обмануть портовые власти.

— Ну, об этом можно спорить и спорить, — сказал Медрано. — Думаю, мы сбережем наше психическое здоровье, если пока оставим эту тему. Прошу прощения за мой скептицизм, но думаю, что эти власти были поставлены в тупик вчера в шесть часов вечера и умыли руки наилучшим из возможных образом, без излишней щепетильности. Я понимаю, что это не объясняет предыдущего — каким образом «Малькольм» вошел в порт с двумя такими больными на борту. Но и в этом случае можно предположить какую-нибудь нечистую сделку.

— Болезнь могли обнаружить после того, как судно пришвартовалось, — сказал Лусио. — Такое не сразу проявляется.

— Да, возможно. И «Маджента Стар» не захотела терять выгодное дело. Почему такого не может быть? Но это нам ничего не дает. Давайте исходить из того, что мы на борту парохода и далеко от берега. Что нам делать?

— Прежде всего этот вопрос надо расчленить, — сказал Лопес. — Должны ли мы что-то делать? Надо прийти к соглашению прежде всего в этом.

— Так ведь офицер же объяснил все про тиф, — сказал Лусио в некотором замешательстве. — Может, посидеть тихонько, повременить несколько дней. Плавать-то долго еще… Это же подумать только — нас везут в Японию!

— Вполне вероятно, — сказал Рауль, — что офицер говорит неправду.

— Как это — неправду! Значит, что же… нет никакого тифа?

— Дорогой мой, тиф — это полная чушь. Как и Лопес, я не могу объяснить, почему так считаю. I feel it in my bones[40], как говорим мы, англичане.

— Я согласен с вами обоими, — сказал Медрано. — Возможно, у них кто-нибудь и болен, однако это не объясняет поведения капитана (если только он и на самом деле не один из заболевших) и офицеров. Я бы сказал, что с того момента, как мы поднялись на борт, они не перестают думать, что с нами делать, и все время только об этом и спорят. Будь они с нами полюбезнее с самого начала, может, мы бы ничего и не заподозрили.

— Да, но затронуто чувство собственного достоинства, — сказал Лопес. — Нас задевает недостаточно любезное обращение, и, возможно, мы преувеличиваем. Но не хочу скрывать: кроме того, что мне лично не по душе сама обстановка, в этих запертых дверях есть что-то, что выводит из себя и не дает покоя. Как будто это не круиз, а что-то совсем другое.

Лусио, все больше удивлявшийся их рассуждениям, с которыми он был согласен лишь в самой малой степени, утвердительно кивнул. Уж коли они взялись за это всерьез, наверняка все погорит. Приятное плавание, в конце концов, какого черта… Чего они так распетушились? Дверью больше, дверью меньше… Когда соорудят на палубе бассейн и устроят разные игры и развлечения, на черта нужна будет корма? На некоторых пароходах вообще нельзя выйти на корму или на нос, и пассажиры из-за этого не психуют.

— Если бы мы наверняка знали, что тут есть тайна, — сказал Лопес, присаживаясь на край постели Рауля, — но, возможно, дело всего лишь в узколобом упрямстве и неотесанности, а то и просто капитан рассматривает нас как некий груз, размещенный в определенном отсеке судна. И тем не менее в голову лезут мысли, какие, должно быть, приходят и вам.

— И если мы придем к выводу, что речь идет именно об этом, — сказал Рауль, — то что нам следует делать?

— Пробиваться на корму, — твердо сказал Медрано.

— Так. Ну вот, у нас есть мнение, которое я тоже поддерживаю. Я вижу, что Лопес — тоже и что вы…

— Я тоже, конечно, — поспешно сказал Лусио. — Но сперва надо убедиться, что нас не держат тут просто из прихоти.

— Лучший способ — настаивать на телеграмме в Буэнос-Айрес. Объяснение офицера показалось мне совершенно нелепым, потому что радио и телеграфная связь на любом судне именно для того и существуют. Будем настаивать, а по результату сделаем вывод об истинных намерениях… липидов.

Лопес с Медрано захохотали.

— Давайте уточним терминологию, — сказал Медрано. — Хорхе называет липидами матросов с кормы. Офицеры же, как я понял из разговора за столом, — глициды. И нам, сеньоры, придется столкнуться именно с глицидами.

— Смерть глицидам, — сказал Лопес. — А я как раз все утро разговаривал о пиратских романах… Но предположим, что они откажутся передать наше послание в Буэнос-Айрес, а это — почти наверняка, коль скоро они играют в грязные игры и боятся, что мы им сорвем дело. Я не вижу, каков в этом случае наш следующий шаг.

— А я вижу, — сказал Медрано. — И вижу достаточно четко, че. Придется выбить какую-нибудь дверь внизу и пройти на ту сторону.

— А если дело обернется скверно… — сказал Лусио. — Вы же знаете, на судне совсем другие законы, совсем…

другая дисциплина. Я ничего в этом не понимаю, но мне кажется, нельзя выходить за рамки, не подумавши хорошенько.

— Что значит «выходить за рамки», по-моему, у нас есть достаточно красноречивые свидетельства того, как поступают с нами глициды, — сказал Рауль. — А если завтра капитану Смиту придет в голову (и тут же на ум пришла сложная игра слов с участием принцессы Покахонтас[41], что придало ему куражу), будто мы должны вообще не выходить из своих кают, он что — тоже будет почти прав?

— Это логика Спартака, — сказал Лопес. — Дай им палец, они тебе всю руку отхватят; так бы сказал наш друг Пресутти, о чьем весьма ощутимом в этой ситуации отсутствии я сожалею.

— Я хотел его позвать, — сказал Рауль, — но, по правде говоря, он немного грубоват, и я передумал. Мы можем потом изложить ему выводы, к которым придем, и вовлечь его в нашу освободительную борьбу. Он парень славный, а глициды с липидами ему — как нож острый.