Книга Абандон. Брошенный город - Блейк Крауч

Дыхание шерифа замедлилось. Он ощутил вкус крови на зубах и почувствовал, как она сбегает из уголка рта. Дико хотелось пить. Дрожа от холода, он посмотрел на Ооту.

– Не смотри на меня так, – предупредил тот. – Как будто я ненормальный какой-то. Ты одного брата потерял, а я всех троих – федералы под Малверн-Хиллом положили. Тебе не пришлось сидеть над Натаном да рассказывать ему про дом и все такое, когда он разрублен чуть ли не пополам и из него наружу все лезет. Такое раз увидишь – и уже никогда не забудешь.

Но Иезекиль его не слушал – мысленно он спустился в каньон, в свой маленький домик, к Глории, лежащей на кровати. Он почувствовал ее горе – и все воспоминания о Ледвилле, парнях и той свободе, которая ассоциировалась с ними и которую он попробовал сегодня, превратились в дым. Губы шевельнулись, повторяя ее имя. В этот момент Кёртис любил ее и нуждался в ней, как никогда раньше. Он думал обо всем, чего не сказал ей. Может быть, она знала это без него? Нет, наверное, нет, ведь он и сам не знал об этом до последнего момента…

Иезекиль услышал глубокий, загрубелый голос и попытался открыть глаза.

Они открылись, но к этому времени каменистое поле, туман и люди сделались серыми, и тьма, посланница той, что не нуждалась в представлениях, накрыла все вокруг, так что весь мир Зека почернел по краям, как прихваченная зимним холодом роза.

Ооту склонился над ним, и теперь их лица разделяли считаные дюймы. Глаза Уолласа были бледными и туманными, как у слепого.

Он что-то говорил, но Кёртису пришлось сделать над собой усилие, чтобы разобрать слова.

– Тот, в которого стрелял Билли, он убит? – понял шериф наконец, и у него хватило сил только на то, чтобы кивнуть. – Кто еще знает о Барте?

Тьма стягивалась вокруг умирающего все теснее.

– Эй, ты уж поднатужься да ответь! – повысил голос Ооту.

«Только я и док», – подумал Зек.

– Только я и док, – прошептал он, едва шевеля губами.

– Как ты узнал, что мы здесь? Жена Билли сказала? Бесси?

«Следы», – всплыл в мыслях шерифа новый ответ.

– По следам, – произнес он вслух.

– Жены, твоя и доктора, знают про все это?

Иезекиль молча покачал головой.

– А вот это уже попахивает ложью.

«Глория ничего не знает».

– Что ж, я тебе так скажу: рисковать из-за двух болтливых сучек мы не станем.

«Глория ничего не знает».

– Он что-то г-г-говорит, Ооту, – подал голос Билли.

«Не трогайте ее».

– Ну, если и говорит, я не слышу, – проворчал Уоллас.

– Г-г-глория точно что-то знает, – заявил Маккейб. – А вот кому еще она сказала…

– Если понадобится, мы убьем всех – мужчин, женщин, детей. Ты готов этим заняться?

– Д-д-да, Ооту.

– Точно? Не передумаешь? На попятную не пойдешь?

– Не пойду. Точно.

– Тогда давай, доведи дело до конца, и будем сматываться.

– Ооту, он уже п-п-почти мертвый и…

– Мне наплевать, насколько он там мертвый. Но я отсюда не уйду, пока этот звезданутый копыта не отбросил. Понял?

Услышав свой смертный приговор, Иезекиль испытал облегчение – боль, какой он еще не знал, разрывала его внутренности, как будто кто-то заливал ему в живот расплавленное серебро. Он смотрел, как Билли засыпает в патрон порох, засовывает в оружие бумажный пыж и маленьким шомполом забивает туда же свинцовый шарик.

Свои последние мгновения Кёртис потратил не на размышления о том ужасном, что может случиться с Глорией, не на сопротивление невыносимой боли и не на сожаления о том, чего никогда больше не попробует, не увидит и не узнает. В последние секунды он думал о своем мальчике.

Как Гас смеялся.

Каково было укачивать его на руках.

Зарядив револьвер, Билли продолжал возиться с барабаном.

«Ты был лучшим в моей жизни. Ты и твоя мама. Жаль, что я не понял этого раньше, когда мог сделать что-то, чтобы все сохранить», – мысленно сказал Кёртис своему сыну.

Маккейб подошел к валуну, у которого умирал шериф, поднял револьвер и направил дуло ему между глаз. Иезекиль едва слышал, как щелкнул курок, – ему вдруг открылась возможность рая, и он подумал о том, каким сюрпризом было бы попасть туда, увидеть Гаса, подхватить его на руки, пощекотать, подбросить над головой. И этот смех…

Пожалуйста, Господи, позволь мне еще раз услышать, как смеется Гас. Если Ты существуешь и если Тебе есть дело…

Глава 33

Господи, Боже спасения моего! Днем вопию и ночью пред Тобою, да внидет пред лицо Твое молитва моя…[13]

Лежа в снегу, у самого начала засыпанного валунами поля, Коул не вспоминал те безобидные, яркие молитвы, с которыми обращался к своей конгрегации по воскресеньям. Дрожа от холода, он не думал о той благопристойности, которую соблюдал всегда, вознося голос Спасителю. Все, на что хватало его сейчас, – это на молчаливое повторение отчаянных слов псалма.

Приклони ухо Твое к молению моему, ибо душа моя насытилась бедствиями…

Вдалеке всхрапнула лошадь. Стивен поднял голову и увидел Ооту Уолласа и Билли Маккейба, едущих через поле на конях во главе вьючного обоза.

…и жизнь моя приблизилась к преисподней.

Проповедник нырнул под уклон и поглубже зарылся в снег, укрыв голову капюшоном.

Я сравнялся с нисходящими в могилу; я стал, как человек без силы…

Сидя неподвижно в снежном укрытии, он не спускал глаз с разгуливающей между валунами кобылы Рассела Илга.

…между мертвыми брошенный, – как убитые, лежащие во гробе, о которых Ты уже не вспоминаешь и которые от руки Твоей отринуты.

По другую сторону сугроба, не далее чем в десяти шагах от места, где он прятался, звякнули колокольчики на сбруе.

– Тпру! – сказал чей-то голос.

Стивен представил, как Ооту и Билли натягивают поводья.

– Это, надо полагать, Иезекиля? – спросил Уоллас.

Похоже, они рассматривали его следы.

– Или, м-м-может, вон той лошадки…

Ты положил меня в ров преисподний, во мрак, в бездну.

– Нет, лошадиные следы вон там, выше. А эти оставлены человеком.

Отяготела на мне ярость Твоя, и всеми волнами Твоими Ты поразил меня.

– Если хочешь, я спущусь ниже и проверю, – предложил Маккейб.

Стивен закрыл глаза.

Око мое истомилось от горести: весь день я взывал к Тебе, Господи, простирал к Тебе руки мои…