Книга Любовь и свобода - Андрей Лазарчук

— Что это будет? — тихо спросила Зее.

— Ещё не знаю, — соврал Лимон. — Рви теперь ты…

Потом, в полной уже темноте, он стал руками перебирать собранную пыль. Что-то совсем лёгкое — в основном это были щепочки и сухие листья — он отсеивал, более тяжёлый и плотный мусор ссыпал в носки, вложенные один в другой. Подливал немного воды из кружки, трамбовал, досыпал снова. Наконец получилось две увесистые колбаски. Их он засунул в оторванные рукава рубашки, завязанные узлом у манжет. Это уже стало походить на дубинки. Потом — всё так же вслепую — стал плести из матерчатых лент тугие косички. Из косичек сделал удобные ручки с петлями, чтобы дубинки не выскользнули из рук. Смочил дубинки ещё немного, чтобы не пересохли за ночь, и оставил пока. Теперь нужно было наточить как можно больше палочек для еды…

— Ты хочешь уйти прямо отсюда? — тихо, на ухо, спросил Дину.

— Нет, с дороги, — так же тихо ответил Лимон. — Не думаю, что нас станут обыскивать.

— Это да. Значит, надо попасть в одну партию…

— Ага. Типа, мы Гаса одного не оставим…

Но под утро Гас умер. А Лимон почувствовал, что больше так не может…

Сначала неразборчиво загалдели голоса, а следом раздался рёв трактора. Потом рёв снизился до нормального бормотания, а ещё немного спустя звук сдвинулся и удалился.

Охотники отправились на охоту.

С этого момента заработал основной план.

Дину подсадил Лимона, и тот забрался на балку, проходящую над воротами. Балка была узкая, чуть шире ступни, но впереди неё и на метр выше проходила стяжка стропил, так что получалось даже удобно: стоишь пятками на балке, руками упираешься в брус… Зараза, этот брус состоял из сплошных заноз! Надо было сообразить взять наверх каких-нибудь тряпок… ладно, потерпим.

Лимон пристроился над самым краем ворот — там, где образуется щель, через которую входят. И приготовился ждать.

Но ждать почти не пришлось. И даже Дину с Зее едва успели занять свои позиции: Зее перед дверью на одном колене, низко наклонившись вперёд, и Дину за спиной — делает вид, что душит её за шею; и третьеклашки не очень уверенно заголосили: «Ой, не надо, ой, не надо!..» — когда заскрипел ворот, и дверь, подёргавшись, начала отъезжать.

Она отъехала ровно настолько, чтобы человек мог протиснуться боком. Лимон глубоко вдохнул и задержал дыхание.

Сначала вдвинулась кастрюля с кашей, потом шляпа. Потом вошедший увидел Зее и Дину — и застыл.

Лимон отцепился от стяжки и, напрягши пресс, рухнул вниз, точно на шляпу. Раздался сухой хруст, потом — грохот отлетевшей кастрюли. Тёплая волна ударила Лимона в лицо, он едва успел зажмуриться. Вскочил. Дину уже отволакивал обмякшее тело в тень.

— Тихо! — скомандовала Зее, и третьеклашки тут же замолчали.

Лимон снимал с лица налипшую кашу. А ведь могла быть горячая, подумал он мельком. Дину обшаривал убитого.

— Нож, — сказал он. — И пистолет. Кому что?

— Нож, — сказала Зее.

— Ты как стреляешь? — спросил Лимон.

— Нормально. Правда, пока только по мишеням… — Дину выпрямился. — А что?

— У меня ещё руки не совсем свои, — сказал Лимон. — Так что пистолет тебе.

— Хорошо, — сказал Дину равнодушно.

Лимону не понравилось это равнодушие, но он промолчал. Подошёл к трупу. Постоял над ним. Это был незнакомый парнишка примерно его лет. Ну и всё, подумал Лимон.

Никаких чувств и ощущений не было. Просто усталость. Уже привычная.

— Кто-то идёт, — сказала Зее.

— Работаем, — сказал Лимон. — Дину, стрелять в крайнем случае, помнишь?

— Угу, — сказал Дину.

Зее метнулась к воротам, взяла конец верёвки — точнее, косицы, сплетённой из той непромокаемой накидки, — села в намеченном месте в той же позе: на колене, руками в пол, низко опустив голову — чтобы не было видно светлого пятна лица. С другой стороны от щели, взявшись за другой конец верёвки, сел Лимон. Дину отошёл на несколько шагов, встал спиной к воротам, левую руку заложил за спину, правую вытянул — то ли целясь в кого-то, то ли просто показывая.

Третьеклашки уже без команды заныли: «Ой, не надо!..»

Резко стало темно. Светлый прямоугольник на полу почти полностью заняла тень. Потом Лимон увидел ноги. Здоровенные ноги в резиновых сапогах с обрезанными голенищами.

— Что вы тут…

Ноги переступили и продвинулись чуть вперёд.

— Да что за джакч!

— Ха! — сказал Лимон; выждал полсекунды и рванул верёвку на себя и чуть вверх.

Получилось! Они с Зее дёрнули почти одновременно, и обладатель огромных резиновых сапог опрокинулся назад, звучно приложившись затылком. Лимон тут же подскочил к нему и дубинкой изо всех сил вмазал в район солнечного сплетения. Зее уже тянула за одну ногу, Лимон вцепился в другую — поволокли!

Тяжёлый, гад…

Но на три шага оттащить удалось.

— Руки вяжи!

Вдвоём быстро как смогли перемотали скрещенные запястья — тоже крестом. Крест на крест. Кидонский знак…

— Кляп!

Зее всё помнила чётко.

Лимон рывком раздвинул челюсти пленника, и Зее воткнула в рот — поглубже, поглубже! — свёрнутую тряпку.

— Ноги.

Уже спокойнее связали лодыжки. И, наконец, пропустили отдельную верёвку между путами и почти притянули лодыжки к запястьям — хоть сейчас на картинку в «Спутник разведчика». Мешал только толстый живот.

— Не порвёт? — тревожно спросила Зее.

— Не знаю, — сказал Лимон. — Но верёвка уже всё.

— Вижу…

— Дину, что снаружи?

— Пока тихо.

— Зее, нож держи наготове…

Он ощупал огромное и почему-то очень горячее тело. Ещё один пистолет и ещё один нож, на этот раз вообще какой-то кривой жабокол размером чуть поменьше кавалерийской сабли. И ещё ножичек, складной… Всё? А, нет, запасной магазин — отлично.

Вот теперь можно и присмотреться — кто таков?

— Я его помню, — сказала Зее. — Он нас вчера сгружал. Кажется, его то ли Хряком звали, то ли Кабаном…

По лицу нельзя было сказать, сколько толстяку лет. И по рукам тоже. Пухлые, обветренные, грязные. Ну и ладно. Не интересно.

— Ну что? — сказал Лимон. — Третьего не ждём?

— А этого?

— Пусть пока валяется…

И тут Лимону показалось, что глаза толстяка моргнули. То есть чуть-чуть приоткрыл их и тут же зажмурил, но зажмурил крепче, чем было.

— Эй, Кабан, — сказал он и пнул толстяка в бок. — Очнулся?

Тот сделал вид, что не слышит. Лимон со щелчком раскрыл складной нож. Толстяк распахнул глаза и замотал головой. И даже замычал через нос.